Вставай-ка, пойди сполосни лицо и возвращайся.
Я понимал, что оставаться в классе нельзя, а встать не решался, смелости не хватало. Я боялся, что не выдержу и, проходя между рядами парт, заеду кому-нибудь в ухо или – самое страшное – кто-то из ребят опять засмеется, заговорит, тронет меня рукой. Я пошел. Ничего не случилось. Открыл дверь – из коридора послышалось громкое тиканье стенных часов. Я осторожно затворил за собой дверь и побрел мимо классов, слушая сменяющиеся от двери к двери голоса. Равномерно тикали часы. Во дворе, несмотря на угрозу встречи с инспектором, я остановился. Там было пусто и уже почти темно – наступал зимний вечер. Веревочные спортивные канаты жались к столбу и плавно покачивались на ветру. Я стоял и смотрел на них, а когда прозвенел звонок, очнувшись, рванулся к дверям и выбежал на улицу.
– Ты чего такой хмурый? – спросила меня мама за обедом.
– Ничего.
– Все о дядюшке треножишься?
– Да пусть у этого гада могилы предков дерьмом покроются!
Mама наверняка изумилась, даже рассердилась, но мне было все равно. Сегодня на смех подняли, в тот вечер отец побил, и еще та история с выключателем, и многое другое. С меня довольно. Я хотел только одного – уйти из школы, насовсем. Как упросить отца, чтобы меня из этой школы перевели? В другое место, с другим учителем, другими учениками – чтоб все-все было другое.
Но наутро я не посмел заговорить с отцом, да и говорить было нечего. Я выспался, наступил новый день, и решение изменить жизнь куда-то улетучилось, отошло в прошлое, стало несбыточной мечтой.
Перед началом уроков я стоял на школьном дворе. Увидев, что навстречу мне идет господин Балиг, я хотел было отвернуться, но он смотрел прямо на меня. Пришлось поздороваться. Он улыбнулся:
– Ну как ты, в порядке? Я пошел рядом с ним.
– Слезы, знаешь ли, только для промывки глаз хороши, – продолжал Балиг.
– Я нечаянно.
– Ты же видел – ребята не понимают, о чем я, ты мог остановить меня, предпринять что-то, ты собрался защищаться – а вместо этого заплакал.
– Не знаю, так получилось, – поневоле идя с ним в ногу, ответил я.
– Видишь ли, бывает, что человек совершает поступок, а расплачиваться ни с того ни с сего приходится другим.
– Но я ничего не сделал, – сказал я.
– Да нет, я не о тебе. В таких делах виноватых нет. Человек хочет как лучше, а те, кому расплачиваться, этого не замечают.
– Я что-то не понимаю.
– Потом поймешь. Ладно, чем там кончилось вечером?
– Да ничем.
– А со стариком тем что стало?
– Ничего. Пока еще ничего не ясно. Поручителя не могут найти.
Мы продолжали путь.
– А ты-то что за него переживаешь? – спросил Балиг.
– Не знаю. Я не то что переживаю, просто он при мне дядькой был…
Я запнулся.
– Они ведь тогда раскипятились по свежим следам; а мало-помалу все забудется, было – и нет; в конце концов, дядя твой, Гулям, правильно говорит – там присмотрят…
Я перебил его:
– Он свою жену очень любил. А теперь их разлучили.
И оба одинокие.
Учитель остановился, посмотрел на меня. Я тоже остановился. Он больше ничего не сказал и пошел наверх, в учительскую. Я остался стоять.
За обедом мама спросила отца:
– Сделали наконец что-нибудь для дядюшки?
– Хватит об этом. Что надо, то и сделали, – раздраженно ответил отец.
Я подумал, что он говорит неправду. Мама продолжала:
– Я вот уж несколько дней хочу что-нибудь послать его жене, но, ей-Богу, как-то неловко, неудобно.
Мама явно не обманывала.
– Что ж вы за два года-то не собрались ничего послать? – напустился на нее отец.
Как будто он сам посылал. Хотя, вообще-то, он прав.
Отец смягчился:
– Я вчера тому парню, сыну его квартирного хозяина, велел за него поручиться. И передал для стариков немного денег. Договорились, что каждый месяц, первого числа, буду через него передавать небольшие суммы, им на расходы. Раз уж ваш ага Гулям не соизволил помочь.
Это прозвучало как угроза – мол, дальше не расспрашивайте, а то… И мама смолкла, испугалась.
Спустя три дня, снова в четверг, после полудня – светило солнце и мы сидели во дворе, ели гранаты – в дверь постучали. Это пришел Аббас. Отец разговаривал с ним, стоя на пороге. Аббаса было прямо не узнать. Он отрастил усики. В нагрудном кармане пиджака красовались две авторучки – оранжевая и желто-зеленая. Из петлицы на лацкане тянулась в нагрудный карман тонкая цепочка. В руке он держал толстый кожаный портфель, а обут был в ботинки с галошами и штанины подвернул – чтобы не вымазать. Здороваясь с отцом, Аббас прижал руку к груди и согнулся в поклоне. Я стал в сторонке, стараясь не пропустить ни слова. Аббас говорил:
– Благодарствуйте, получил приказания от вашей милости, только – если позволите, конечно, если сочтете правильным, – я бы сначала другое место подыскал для Мешхеди Асгара, ведь после этой неприятности им с женой, наверно, лучше будет поселиться в другом месте. Я сам, ваша милость, уже несколько времени отдельно проживаю. Конечно, ваша милость, была бы возможность, так я бы поместил их у себя, но, согласитесь, это в некоторой степени сложно, опять же и с родительницей сложности имеются. Приказание вашей милости я нижайше…
– Так где они сейчас? – перебил его отец.
– Кто, осмелюсь спросить?
– Мешхеди Асгар и его жена.
– Как я уже докладывал вашей милости, сегодня или же завтра ваш покорный слуга найдет…
Снова не дав ему договорить, отец закричал:
– А сейчас-то он где?
– Как я уже докладывал… – повторил Аббас.
– А жена?
– Жена пока дома. Тут свои сложности, потому как, ваша милость, матушка с отцом у меня люди тоже старые, немощные; как место подыщем, сразу и перевезем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25