– Господи, да мы же сами вольны выбирать, что нам делать дальше. Если останемся в живых.
– Вот увидишь, – сказал он угрюмо, – они нас уберут. Уничтожат. За то, что мы теперь знаем больше, чем надо.
– Что ты? – говорю. – Они же зачем-то все это затеяли. Они ведь гуманисты. Спасатели.
– Знаем мы таких гуманистов... Сейчас я с ним разберусь.
Я испугалась. Мы сейчас все передеремся, а тогда уж точно – конец.
– Оставь, – говорю. – Нашел время, ей-Богу.
– Он мне за все ответит.
– Он виноват в том, что нас сюда вытащил. А в том, что случилось с Геркой, он не виноват. Ты хочешь с него еще и за чужие грехи спросить? Ты пойми, – говорю, – нам ведь идти дальше. А что хорошего, если вы будете все время бросаться друг на друга? Мало того, Игорь, я ничего в таких вещах не понимаю, но мне кажется, что кто-то один должен командовать. А я на себя такой ответственности не возьму. И как нам выбраться отсюда – понятия не имею. Помолчи ты, Бога ради. Хотя бы пока вниз благополучно не спустимся.
– Ладно, – ответил он неохотно.
Мы так и брели, не слишком прибавив шагу, и молчали, потому что непонятно, о чем было говорить.
Неожиданно Томас, который по-прежнему шел впереди и, кажется, не испытывал никакой усталости, кинулся к трещине, в которой залегла глубокая тень, и заорал:
– Сюда! Скорее!
Мы побежали к нему. При этом Игорь, который бежал сзади, все время тихо чертыхался – у него были неудобные ботинки со скользкой подошвой.
– Что стряслось? – спросил он.
– Прячьтесь в тень. И побыстрее!
Мы только-только успели забиться в эту щель, как из-за склона выплыла черная точка. Она быстро увеличивалась в размерах, слишком быстро, – и мы увидели вертолет, который летел нам навстречу. Он пронесся прямо над нашими головами, правда, не слишком низко, но видно и слышно его было отлично – и направился в сторону базы.
– Похоже, нас все-таки ищут, – пробормотал Игорь.
– Скорее всего, это круговой облет, – сказал Томас. – Они нас не заметили. Подождем немного, на всякий случай.
– Тут очень холодно.
– Что поделать... они могут вернуться.
– И сколько так ждать?
– Полчаса... Час...
– За это время тень уйдет. Солнце подвинется.
– Ну, тогда и мы уйдем. Они же не будут все время летать именно над этим местом.
– И черт меня дернул, – говорю, – ввязаться в эту авантюру.
– А что бы иначе делала? – возразил Томас. – Ходила бы в эту свою редакцию, которая ничего не издает? Притворялась бы, что работаешь? Вы же ничего не делаете. Я имею в виду – вообще ничего.
– Как это ничего? Мы живем. По крайней мере, пытаемся выжить.
– Разве это занятие?
– Не знаю... – говорю. – Просто не думала об этом.
– Беда в том, – говорит Игорь, – что те, кто что-то делают, почему-то постоянно делают не то. Начинают что-то организовывать. Командуют. Стреляют.
– В том-то и дело, – говорит Томас. – Они делают не то, что надо.
– Не бывает – как надо. Просто – не бывает.
– Насколько я знаю всяческую эсхатологию, – говорю, – после того, как станет совсем уж круто, должно наступить царство вечного блаженства. Только вот я это запредельное состояние что-то плохо себе представляю.
– Ты что, дура? – отвечает Игорь. – Это же символика!
– Вот именно.
Дело в том, что, по моему мнению, жизнь – во всяком случае в теперешнем ее понимании – с миром вечного блаженства никак не сопрягается. А то, что нам в лучшем случае обещают, – какое-то совершенно другое состояние. Да и никакие религии, по-моему, и не обещают жизнь. Тогда – что?
При этом в голове у меня почему-то параллельно вертелся дурацкий стишок насчет того, что если вы утонете, то, естественно, ко дну прилипнете. Полежите-полежите, а потом – привыкнете.
Вот в том-то все и дело.
– Полчаса уже прошло, – говорю, – а час пройдет еще не скоро.
– Ладно, – ответил Томас, – пошли.
И мы пошли дальше.
Этот вертолет добавил нам хлопот, потому что теперь мы все время озирались и прислушивались, и дорогу старались выбирать поближе к возможным укрытиям. А дорога пошла поганая. Теперь нужно было очень внимательно смотреть, куда ставишь ногу, а слежавшийся меж камнями лед подтаял на солнце, и было очень скользко. Не мое любимое занятие, одним словом...
Беда в том, что я не гожусь для скалолазанья.
По очень простой причине – некоторые представители человечества открыто признаются в этой своей слабости, кое-кто не признается, у кого-то она выражена больше, у кого-то – меньше, но вообще-то, это извечный страх существ человеческой породы – о нем всегда вспоминают, когда профессионально или стихийно хотят показать нечто самое страшное, изначально отторгающее человека от себя.
Высота. Страх высоты.
Обрыв отталкивает, но одновременно и тянет к себе, к самому краю, именно потому, что обостренное страхом воображение слишком четко рисует возможную картину падения. Ты в таких деталях представляешь себе каждое движение, ведущее к смертному прыжку, сопротивление воздуха, холод и замирание сердца, что невольно тянет воспроизвести все это в действительности, чтобы наконец избавиться, переболев навсегда. Высота – это то, с чего нельзя не сорваться, от чего начинает потеть ладони, а сердце пропускает удар, и нога подкашиваются, и все это сопровождается такой остротой ощущений, что этот страх становится почти приятен.
К чему я это говорю?
Вообще-то, практически весь путь наш особой опасности не представлял. За исключением одного отрезка, который, видимо, у альпинистов имеет какое-то свое название. То ли скальная полка, то ли карниз. Может – ни то и ни другое, но чтобы пробраться по довольно узкому каменному излому, нужно было идти боком, прижавшись к скале, а в одном месте – перешагнуть через пустоту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38