Света они не давали, и я вместе с комнатой постепенно погружалась в тоскливую тьму и под конец уже почти не понимала, где нахожусь и зачем. Я не успевала приспособиться к переменам, потому что они происходили слишком быстро, а прогнозировать события не могла, потому что они в принципе непредсказуемы. В таком положении меня охватывает невротический ступор, и я уже сама не была уверена, что я не какой-нибудь террорист, которого забросили сюда с далеко идущими черными намерениями. А поскольку в обратном никто меня не убеждал, то на утренний допрос я отправилась в очень плохом состоянии.
Допрашивал меня, видимо, сам комендант города. То есть, я так думаю, потому что это придает какое-то чувство собственной значимости – как будто не все равно, кто именно на тебя орет. Потому что он на меня орал. Он сразу мне не поверил и заявил, что все мои документы – подделка, и вся курьерская наша служба – выдумка, легенда, и он еще разберется, кто я такая.
На самом деле именно это было очень трудно проверить, потому что раньше было достаточно снять трубку и позвонить, а нынче телефонная связь блокирована, и запросить, например, нашего коменданта или регистратуру он никак не мог. А что касается Комитета спасения – так я и сама чувствовала, насколько беспомощно и неубедительно все это выглядело. Боюсь, что, помимо всего прочего, он раньше зачитывался всякими вонючими детективами и в детстве мечтал быть следователем Гуровым или кем-то в этом роде, потому что он сказал, что лично поведет дознание и очную ставку, и выговаривал всю эту юридическую муть звучно и с удовольствием. То, что среди наших вещей не оказалось никакого оружия, должно было вроде бы его убедить в нашей безобидности, но это была лишь моя точка зрения. У него была совсем другая логика, и, согласно этой логике, оружие мы, естественно, куда-то спрятали. И взрывные устройства – тоже. А то, что я не могла назвать места, свидетельствовало лишь о моей особо изощренной подготовке.
Под конец он сказал, что зря я упираюсь, потому что напарники мои – он сказал «сообщники» – уже раскололись, и опять пригрозил очной ставкой в ближайшем времени. У меня все в голове так перепуталось, что я готова была поверить, что кто-то из них действительно раскололся – интересно, в чем? – и мне надо срочно каяться во всех грехах. Но поскольку в каких именно грехах, я никак не могла придумать, я только сказала, что согласна на очную ставку. С тем он меня и отправил обратно, приставив часового, который проводил меня до дверей камеры.
Весь допрос занял около двух часов, словно этому придурку делать больше было нечего. Девицы в моей комнате уже не было, вещи мне, понятно, не вернули. Я спросила у часового, будут ли кормить, и он сказал – да, наверное, в середине дня. Тут у нас кормят раз в день, сказал он. Он не то, чтобы мне сочувствовал, но, в отличие от коменданта, психопатом не был и разговаривал относительно спокойно.
Днем он, действительно, занес еду на подносе – подгнившую сладковатую картошку и какую-то бурду в чашке – ну и слава Богу. Я провела в той же комнате еще часов пять, а когда уже начало темнеть, пришел тот же часовой и велел идти к коменданту. Вероятно, это и была обещанная очная ставка, потому что на стульях сидели все наши, а комендант с очень важным видом рылся в каких-то бумагах. Я втянула голову в плечи и молча села. Комендант отправил часового, поднял голову от своих бумажек и сказал:
– Ну что же, личность ваша установлена.
У меня тоскливо сжалось сердце. При этом одновременно оно медленно опускалось куда-то в район желудка.
– Вы свободны, – сказал комендант. – Я не извиняюсь перед вами, потому что время сейчас нелегкое.
– Что вы, что вы, – любезно ответил Герка, – какие извинения...
– Я вам выдам талоны в нашу офицерскую столовую. Где разместиться на ночь, вам покажут. Посодействую, чем могу.
– Отправите нас дальше, что ли? – спросил Герка.
– Ну, транспорт я вам дать не могу. Но завтра с утра от площади отходит маршрутка. Они еще ходят раз в неделю, так что вам повезло. Я дам вам пропуска, и часть пути вы сможете проехать вместе с нашим транспортом. Вещи ваши вам сейчас возвратят.
Вот это да!
Мне очень хотелось спросить – с чего бы вдруг такая любезность, но рассудок подсказывал, что лучше с такими вопросами не соваться.
Дальше возник некоторый момент неловкости. Комендант смолк и начал откашливаться. Остальные молчали тоже. Наконец, он вызвал сопровождающего и тот отвел нас – сначала, действительно, забрать наши вещи, потом проводил в офицерское общежитие – несколько комнат были в этом же здании, только мы уже вольны были входить и выходить из них когда угодно, и, наконец, в столовую, где как раз была вечерняя смена и нас относительно прилично покормили – во всяком случае, горячим. Какое-то время мы ели в молчании. Наконец, Герка сказал:
– А я думал, он нас шлепнет, эта сука. Что стряслось-то?
– Вот и мне интересно, – говорю.
– Может, он связался с кем-то? – предположил Томас.
– С кем? – спрашиваю. – И как?
Он пожал плечами. Потом сказал:
– Я все-таки думаю, что он с кем-то связался, потому что до этого он никому не верил. Все время спрашивал меня, куда я закопал оружие, а когда я говорил, что никакого оружия нет, считал, что я уж очень изощренно его обманываю.
– Ладно, – говорит Герка, – чего гадать. Вещи нам вернули. Пропуск выписали. На территории этого округа нас теперь никто не остановит. И еще какой-то мандат о всяческом содействии.
– Вот это да!
– Так что отдыхайте, – говорит. – Грузовик-то наш завтра в без четверти восемь.
– Что еще за грузовик?
– У них еще работает общественный транспорт, в этом округе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38