Я в волнении начал ходить по пустой комнате, а когда проснулся, то еле сдержался, чтобы не подняться с постели и не проверить, заперта ли дверь.
Ладно, этого хватит. Как только мы уладим все дела с домом, я поеду в Род-Айленд, чтобы переговорить со своим агентом. У меня есть несколько дней…

6

«Телпро» предоставила Лео Фрайдгуду недельный отпуск, и он попросил еще неделю, обещая вернуться в контору в понедельник, второго июня. Целых семь дней он постоянно видел полицейских либо у себя в доме, либо в крошечной комнатушке, где размещался полицейский участок Хэмпстеда. Во время этих допросов он вынужден был признать, что у его жены были интимные отношения с несколькими мужчинами и что он не осуждал ее, если и не поощрял впрямую, за эти связи. Признаваясь в этом, он чувствовал себя так, словно его раздевали. Это унижение было сильнее всех испытанных ранее. Полицейские, поначалу ему сочувствующие, постепенно начали относиться к нему холодно, даже презрительно. Крупный пожилой полицейский по прозвищу Турок презрительно усмехался каждый раз, когда Лео появлялся в полицейском участке. Это был отвратительный старый грубиян, жестокий даже по полицейским меркам, но он явно выражал общее отношение всех полицейских и следователей участка. Просто он проявлял свои чувства, а они – нет. Лео полагал, что они ему завидовали. Он выплачивал больше налогов и страховок, чем они зарабатывали за год. Он обладал большой властью, лучшим местом под солнцем. Его наручные часы были куплены за сумму, составляющую треть их заработка, а машина – три четверти. Но на самом деле эти вещи, которые так много значили для Лео, ничего не значили для допрашивающих его полицейских.
Даже когда они перестали считать его потенциальным убийцей, он чувствовал их презрение: «Сколько раз в месяц ваша жена отправлялась к Франко? Сколько раз за прошлый месяц? Вы никогда не спрашивали ее, как звали мужчин, с которыми она возвращалась? Может, вы делали какие-то фотографии?»
А лицо этого жирного полицейского, презрительно кривящего губы! Он был уверен, что они смеются над ним в своей маленькой комнатушке. Именно это ощущение, так же как и неподдельное горе, держало его дома, лишая способности работать.
Впервые в жизни Лео стал напиваться вечерами. Он подогревал полуфабрикаты или поджаривал тосты и спускался в погреб за вином, которое могло бы помочь справиться с этими ужасными обедами. Перед обедом обычно следовали несколько порций виски. С жутко пересоленным гуляшом из консервной банки он выпил бутылку «Марго» 1972 года, сидя перед телевизором, из которого неслась обычная чушь.
Выкидывая недоеденный обед в мусорку, он перебивал его вкус виски или коньяком. Один раз он обнаружил шоколадный израильский ликер и за два вечера прикончил бутылку.
Он не мог плакать – зрелище искалеченного тела Стоуни на их супружеской постели вытравило из него все слезы.
Иногда он включал проигрыватель и пускался в одинокий пьяный танец по гостиной – глаза закрыты, стакан в руке, – и притворялся, что он незнакомец, который танцует с его женой.
«А твой муж не возражает, что ты все это проделываешь?»
«Возражает? Да он живет этим!»
Он спал в комнате для гостей. Если он умудрялся добраться до постели прежде, чем сваливался в бесчувствии, он прихватывал с собой стакан. Раза два он просыпался утром и обнаруживал у себя на груди полунаполненный стакан, который распространял запах, схожий с запахом смерти.
На бледно-коричневой кушетке расплылось пятно в форме сердца, которое воняло одновременно дезинфекцией и кладбищем. Телевизор у постели показывал какие-то безумные американские супружеские пары, которые с открытыми ртами таращились на какого-то лощеного джентльмена в жокейском костюме и с крашеными волосами. Какое-то игровое шоу. «О Боже мой!» – сказал Лео. Голова, сердце, желудок – все было расстроено. В три часа он должен был быть в полицейском участке. Может, эта старая черепаха Томми опять будет там, опять будет насмехаться над ним.
Он поспешно поднялся с постели, выключил телевизор и направился в ванную. Когда он облегчался, ощущение было такое, точно он выпускает струю пламени. Он настроил душ на обжигающе горячую воду и влез под него. Вода обожгла голову и лицо. Он нащупал мыло, тер пах, живот, грудь. Вся ночная вонь уходила в душевой сток. Он вновь намылился и теперь почувствовал себя гораздо лучше. Лео позволил воде барабанить по телу, по лицу. На какой-то момент он забыл о Томми Турке, о Стоуни, о генерале Ходжесе, о «Вудвилл Солвент» и о ДРК.
Когда он выключал душ, он заметил сыпь на руках.
Он непонимающе уставился на нее, смутно понимая, что появление этих белых пятнышек на руках что-то означает, хоть и не догадываясь, что именно. Потом он вспомнил, что случилось с телом Тома Гая.
– Эй! – сказал Лео, хватаясь за полотенце. Он быстро вытерся, не отводя взгляда от своих рук. Надел голубые джинсы, рубашку-поло, ботинки. Он лизнул пятнышко, и оно показалось ему покрытым слизью. Он потер руки о джинсы.
Пятнышки порозовели, теперь они напоминали раскрытые рты. Лео в ужасе смотрел, как эти розовые ямки постепенно наполняются белым.
– О Боже мой, – сказал он. Ему стало холодно, желудок сжался. В панике он вспомнил тело в горящем автомобиле – самое жуткое свое недавнее воспоминание – и два тела в стеклянной комнате. – О Боже, Боже, Боже!
Телефон несколько раз зазвонил за его спиной, потом затих.
Лео уставился на тыльную сторону рук, которые безжизненно лежали на коленях. Сколько всего пятнышек там было?
Десять? На левой руке они протянулись не правильным полукольцом от основания большого пальца до мизинца, на правой – сползали на запястье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127