Мне нравилось сотрудничать с этим человеком. Ему со мной, помоему, тоже.
Когда я вернулась, Бержерон уже разглядывал снимки – две стопки темных квадратиков с изображением отдельных участков челюсти. Зубы выделялись на их общем черном фоне светлыми пятнами: коронки, корни и пульпа окрашены в разные серобелые тона. Я вспомнила, как безупречно выглядели эти зубы, когда я осматривала их там, в лесу. На снимках, обработанные и подготовленные к обследованию, они смотрелись совсем подругому.
В правой стопке лежали снимки, сделанные до смерти, в левой – после. Бержерон своими длинными тонкими пальцами принялся ощупывать каждый из квадратов, ища небольшую выпуклость, и раскладывать их лицевой стороной вверх. Вскоре все посмертные и предсмертные снимки лежали на столе справа и слева в одинаковом порядке.
Марк приступил к сравнению. Количество зубов совпадало. Все линии и изгибы на снимках слева точно повторяли линии правых снимков. Но главным, что бросалось в глаза, были яркобелые пятна, обозначавшие пломбы – они присутствовали в одних и тех же местах и на тех, и на других карточках.
Тщательнейшим образом рассмотрев снимки, Бержерон выбрал один из них из правого ряда, положил на соответствующий из левого и показал мне. Очертания коренных зубов, изображенных на рентгенограммах, сошлись идеально. Бержерон повернулся ко мне.
– C'est positif, – сказал он, выпрямляя спину. – Пока, конечно, неофициально – я должен разобраться еще и с письменными материалами.
Предстояла утомительная возня с записями, несмотря на то что сравнение снимков всегда гораздо более информативно. Но сомнений в том, что картина не изменится, у Бержерона уже не было. Он протянул руку и взял кружку с кофе.
Как хорошо, что не я буду беседовать с родителями этой Изабеллы Ганьон. С мужем. С любовником. Или с сыном. Мне доводилось присутствовать при подобных объяснениях, и я знаю, какими становятся лица близких умершего. В их глазах мольба. Они заклинают тебя сказать, что допущена какаято ошибка. Что происходящее – всего лишь кошмарный сон. Что ты чтото перепутал. Потом наступает осознание. В считанные доли секунды мир для них меняется навсегда.
– Спасибо, что сделал это сразу, Марк, – сказала я. – И за предварительное заключение спасибо.
– Хотелось бы, чтобы все побыстрее распуталось.
Он сделал глоток кофе, скорчил гримасу и покачал головой.
– Если желаешь, с Клоделем можешь общаться через меня, – предложила я, старательно пытаясь говорить бесстрастно.
Повидимому, у меня ничего не получилось. Бержерон понимающе заулыбался:
– Не сомневаюсь, что ты сумеешь укротить мсье Клоделя.
– Верно, – сказала я. – Вот в чем он нуждается. В укрощении.
Направляясь к себе, я слышала, как Марк смеется.

* * *

Моя бабушка постоянно твердила, что в каждом человеке есть чтото хорошее.
– Присмотрись повнимательнее, – мягко говорила она, – тогда и разглядишь это хорошее. У всех свои достоинства.
Бабуля никогда не общалась с Клоделем.
Его достоинство заключалось разве что в быстроте. Через пятнадцать минут детектив уже был тут как тут.
Я слышала сквозь закрытую дверь их разговор с Бержероном. Голос Клоделя звучал приглушенно, это означало, что он сильно раздражен. Ему хотелось узнать мнение Бержерона о снимках от него самого, а не от меня, но Бержерону не было дела до его желаний.
Некоторое время спустя Клодель появился в моем офисе. Ни он, ни я не произнесли ни единого приветственного слова.
– Наши предположения подтвердились, – проговорила я. – Это Ганьон.
Клодель нахмурился, но глаза его заблестели оживленно. Теперь он мог приступать к следствию.
Интересно, есть в его душе хоть капля жалости к умершей? – подумала я. Или вся эта история видится ему только как очередная возможность потренироваться? Всех перехитрить, найти злодея.
Я не раз слышала, как над изуродованным телом добродушно подшучивают, дают ему смешные характеристики. Наверное, посредством черного юмора ктото мирится с чудовищностью убийства, ограждает себя от ужасающей жестокости нашей действительности или маскирует свои истинные чувства. Но есть и такая группа людей, в ком причина легкого восприятия насильственной смерти рождена чемто иным. Во мне возникло подозрение, что Клодель относится именно к таким.
В течение нескольких секунд я пристально наблюдала за его лицом. Гдето в дальнем конце коридора зазвонил телефон.
Я питала к этому человеку чистой воды неприязнь, но не могла не принимать во внимание тот факт, что его мнение обо мне для меня важно. Я хотела ему нравиться, хотела, чтобы он меня принимал, соглашался со мной.
Я хотела, чтобы они все меня приняли, все члены клуба. В моем воображении возник образ доктора Ленц, читающей мне лекцию.
– Темпе, – прозвучал у меня в голове ее голос, – ты дочь алкоголика. Ты ищешь внимания, в котором он тебе отказывал. Ты желаешь получить папино одобрение, вот и стараешься угодить всем и каждому.
Она помогла мне распознать в себе проблему, но помочь отделаться от нее не смогла. Пришлось справляться самостоятельно. В итоге теперь некоторые даже находят меня безразличной. Но Клоделю я таковой явно не казалась. Так или иначе, вступать с ним в открытое противоборство мне не хотелось.
Я сделала глубокий вдох и заговорила, тщательно подбирая слова:
– Мсье Клодель, а вам не кажется, что убийство Изабеллы Ганьон какимто образом связано с другими преступлениями, совершенными за последние два года?
Лицо детектива напряглось, губы сделались невероятно узкими, почти невидимыми, а шея покраснела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22