Впрочем, нужно ли обращаться к каким-то европам, если и мы сами не в силах самостоятельно, без "переводчика" постичь не только дух (а зачастую и просто содержание) старых инкунабул, но и многое из того, что было аксиоматичным всего столетие назад для императорской России. Едва ли будет большим преувеличением сказать, что с изменением самого духа культуры меняются не только потомки, но и наша планета (если вообще не весь Космос): ведь начиная говорить на ином языке, со временем мы по-иному гармонизируемся и со всем своим природным окружением, а это вряд ли может пройти бесследно и для нее самой.
Но хорошо, когда естественный процесс эволюции культуры занимает века. Хуже, когда сдвиги подобных Ренессансу масштабов происходят на протяжении жизни одного поколения. Там, где процесс накопления "критической массы" знаковых мутаций, меняющих менталитет социума, сжимается до таких ничтожных пределов, происходит катастрофа. Весь он оказывается выбитым из этого высшего равновесия со средой своего обитания, да и с самой природой. Взрывное изменение глубинного духа культуры по существу оборачивается бунтом против всей Вселенной, и в итоге на какое-то время этнос оказывается противопоставленным ей, становится чужим этому миру. Разумеется, полностью все связи разорваться никак не могут, поэтому и здесь речь должна идти лишь о потере какой-то критической их массы. Но как бы то ни было, теряющий свои связи этнос на время оказывается каким-то космическим "маргиналом".
Л.Гумилев говорит, что начало всем судьбоносным поворотам истории кладут пассионарные общности людей. Но он не отвечает на вопрос о том, откуда они берутся. (Нет, дело не может сводиться к одним только пассионарным личностям, такие существовали и, вероятно, будут существовать всегда в любом даже самом благоустроенном и консервативном обществе. Сами по себе они не способны вершить никакие революции. Но вот там, где возникает пассионарный социум, именно они обращаются в мятежных пророков, способных повести к "земле обетованной" миллионы и миллионы.) Пассионарный же социум возникает именно там, где обнаруживается взрывное накопление критической массы мутаций, определяющих сущностное содержание ключевых знаков его культуры.
Одним словом, соотношение материального и идеального в знаке и в самом деле не столь уж прямолинейно. Но нужно упомянуть и еще об одном.
Как уже говорилось, в тех микровибрациях плоти, что сопровождают любое движение нашей души, далеко не все проходит мимо органов наших чувств. На самом деле мы видим гораздо больше, чем замечаем, чем явственно осознаем. Без предварительной фильтрации всей воспринимаемой нами информации никакое – чисто сознательное – решение, наверное, вообще не могло бы быть выработано. Но вспомним одно обстоятельство. Живое существо все незнакомое или непривычное воспринимает как угрозу. Между тем, утрата равновесия со своей средой ведет к тому, что такой "космический маргинал" теряет и многое из того, что объединяло и роднило его со всеми другими. Иначе говоря, он начинает бессознательно восприниматься другими как какое-то враждебное начало. А впрочем, и сам он – столь же бессознательно – начинает воспринимать все окружающее как угрозу себе.
Вытекающий из всего сказанного здесь вывод гласит: именно рациональные формы сознания гораздо более подвержены таким мутациям, а значит, именно тяготение к ratio вносит в этотип социума вирус иммунодефицита от потрясений и катаклизмов.
Положение искусственных пределов ключевым знакам культуры по существу рвет внутреннюю связь между ними. Вместо того, чтобы по-своему фокусировать в себе весь тот мир, в котором реализуется бытие социума, слово превращается в простую бирку, прикрепляемую к каким-то отдельным его фрагментам. И вот уже вся лексика превращается в неоглядную пеструю россыпь бездушной смальты, каждый осколок которой, будучи взят вне связи с другими, подобными ему, не значит собой решительно ничего. Чтобы обрести хотя бы видимость смысла, слово обязано инкрустироваться в некоторое упорядоченное множество таких же – потерявших полноту и законченность колдовских формул – выхолощенных знаков. Как и всякий механический осколок, слово лишь механически может сочетаться со всеми другими. Если и можно говорить о каком-то взаимопроникновения смысла – то только за счет своеобразного броуновского движения его атомов на тесно соприкасающихся гранях. Меж тем, у избежавших кастрации определением знаковых монад это взаимопроникновение проникает повсюду.
Впрочем, повторюсь: разумеется, никакая рационализация сознания не в состоянии до конца замкнуть подлинное значение слова в границах его формального определения. Аура полного значения слова будет витать над ним всегда. Можно говорить лишь об определенной степени тяготения знаковых систем к тому или иному полюсу организации языка, а значит, и о том, насколько плотна и различима эта аура. Но как бы то ни было, чем сильнее тяготение к ratio, тем больше опасность мутаций смысла. Ведь изолированное от всех, а значит и не хранимое полным значением всех других, содержание слова оказывается лишенным какой бы то ни было устойчивости. А с изолированным жесткими границами формального определения словом можно творить все что угодно. И мы видим в истории, что чем рационалистичней сознание субъекта, тем динамичней его цивилизация.
Но – получается – чем динамичней движение, тем вероятней опасность потрясений. От падения Константинополя до тезисов Лютера пролегло немногим более шестидесяти лет. "Дух Законов" Монтескье и начало выхода "Энциклопедии" отделяют от якобинского террора сорок с небольшим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59