Сначала игорный дом. С определенными потерями, вероятно, ибо то, что я видел, прежде чем вас покинуть, указывало именно на это. Потом возвращение домой на заре. А тут еще дождь полил как из ведра. Так ведь, Боунз? Ты раздражен, и совершенно справедливо. Несчастный Боунз! Я боюсь, как бы он с горя не впал в хандру. Может, нам следует принять какие-то меры, Арман?
Бартоломью ответил раньше:
— Из вас двоих ты гораздо хуже, Саймон. Арман, тот издевается открыто. А ты делаешь вид, что сочувствуешь, любезно улыбаешься и говоришь правильные вещи, но при этом только и ждешь, когда я размякну, чтобы всадить в меня нож по самую рукоятку. Да, прошлой ночью меня постигла неудача. Я проиграл, проиграл, проиграл! Теперь ты счастлив?
— Я в безумном восторге, Боунз, если тебе нужно мое признание, — довольно спокойно ответил Саймон. — Однако хочу напомнить, что советовал вам обоим не играть допоздна. Такие мотивы, как личное удовольствие или выгода, не годятся для ночных развлечений, если вы вспомните мои слова.
— Но при этом ты, похоже, поступил хуже всех нас, — вмешался Арман, — и посему я предполагаю, что в том был твой умысел. — Он посмотрел на все еще хмурящегося Бартоломью: — Боунз, ты не собираешься списывать свои потери на нашего бывшего друга?
— Не бывшего, — поправил его Бартоломью, — он по-прежнему мне друг. Непостоянство не в моем характере. Хотя дружба — это тоже бич, если ты хочешь знать мое мнение, Арман. Что дружба, что дождь — то и другое временами сбегает по задней стороне твоей шеи подобно холодной капели.
Арман разочарованно улыбнулся и быстро взглянул на Саймона.
— Ну, как тебе нравится наш приятель? По-моему, он восхитителен. Иногда я просто жажду завернуть его в хлопок или шерсть, чтобы оградить от вселенских тягот и сохранить в безопасности. Время от времени я бы его вынимал и ставил на каминную полку, чтобы показать, когда придут гости. О! А ты, Саймон, вероятно, захочешь оплатить сегодня его ужин. И мой тоже. Подумай об этом В самом деле, я полагаю, что вчера спустил добрую сотню фунтов благодаря твоему намерению провести вечер с выгодой. Я только надеюсь, ты не собираешься сделать игру в таких заведениях привычкой. После этой ночи я обнаружил, что мне гораздо больше нравятся наши собственные, более цивилизованные клубы. И я предпочитаю, чтобы карты тянули откуда-нибудь ближе к верхушке колоды.
— К верхушке… я понял! — воскликнул Боунз, шлепая себя рукой по лбу. — Они как-то необычно сдавали. Нас ошельмовали, не так ли? Ну? Разве нет? Я туда больше не ходок! Бейте меня по щекам, если я соберусь хоть раз! Ни за что, как бы ты ни просил меня, Саймон.
— Ну? — спросил Арман, видя, что тот не отвечает Боунзу. — Мы что, становимся завсегдатаями низкопробных притонов? Если мы не покончим с этим, то в наших гостиных поселятся судебные приставы, готовые забрать за неоплаченные векселя даже наши бренные останки! Правда, с тобой, Боунз, им сильно не повезет, не так ли? Знаешь что, Саймон, мы с Боунзом не позволим тебе посещать эти мерзкие места.
Броктон театральным жестом осенил грудь крестом.
— Даю вам слово, друзья, ноги моей больше не будет ни в одном игорном доме этого города. Я не появлюсь там даже теперь, когда наживка уже покачивается на крючке. Отныне игра будет происходить в более знакомых и определенно более дружественных водах.
— Ты уверен, что рыба клюнет? Я полагаю, ты ведешь себя как самонадеянный ребенок, Саймон.
— Рыба таки клюнет, — задумчиво произнес Бартоломью. — Акула. И примется откусывать большие куски от твоего кармана, оставляя тебя окровавленным. Распоротым. Растерзанным. Неприятное зрелище! А что за этим последует, ты знаешь. Ты погрязнешь в нищете и повесишься на фонарном столбе прямо на Бонд-стрит. Так случилось с моим дедушкой Теодором. — Он нахмурился. Лицо его выглядело болезненным. — Дома мы стараемся поменьше о нем говорить — мать от этого расстраивается.
Саймон внимательно посмотрел на Бартоломью. Судя по всему, тот был очень привязан к своему родственнику. Поэтому он серьезно выслушал мрачные предсказания своего друга.
— Акулы? В самом деле, Боунз? Тогда, вероятно, мне следует подумать о крючке большего размера…
— Крепкая дубина подошла бы лучше, — сказал Бартоломью, искренне выражая свое мнение. — Прибить акулу до бесчувствия, прямо по рылу — самый верный способ.
— Я подумаю над этим, — пообещал Саймон. Затем взмахом руки он указал на пустые кресла за столом. — Я опоздал или еще слишком рано? Или того хуже?
— Значительно хуже, — сказал Арман, как раз когда слуга поставил перед Саймоном бокал его любимого шампанского. — Боюсь, что твое самое последнее воззвание к Принни пропало втуне. Шеридан скрывается, чтобы избежать тюрьмы за долги. Так много друзей было у нашего дорогого Ричарда! А сейчас ни один из них не сможет даже имени его вспомнить, не говоря уже о возвышенных устремлениях и блестящем остроумии. Он болен, Саймон, смертельно болен. Он, видимо, умрет, я бы сказал, из-за сломленного духа, если ты не имеешь ничего против мелодрамы. Хотя, зная Дикки, я уверен, что он предпочел бы фарс.
— Черт побери! — не выдержал Саймон. — Я этого боялся. — В сердцах он залпом выпил первый бокал, словно это была вода, и поблагодарил слугу, который быстро налил ему другой. — А где остальные?
Бартоломью извлек из кармана два листка и прочитал обе записки, одну за другой:
— «В час? Днем?! Невозможно». «Днем» — подчеркнуто три раза. И вторая: «Слишком рано. Это выше моих сил. Покорнейше прошу простить». Угадай, какая от кого?
Саймон взъерошил пальцами шевелюру, нарушая аккуратную прическу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98