На одной руке была повязка, и она прихрамывала. Что-то случилось прошлой ночью в Тремэйн-Корте, что-то, о чем она наотрез отказалась с ним говорить. Он лишь понял, что она изрядно взвинчена, а значит, сегодня будет особенно ненасытной.
Она уже с полчаса назад поднялась наверх, сказав ему, что хочет наедине поговорить с леди Саусклифф, и его абсолютно не интересовало — о чем. Она заинтриговала и раздразнила его, прежде чем отправилась к леди Саусклифф, продемонстрировав ему свои игрушки: неизменную трубку для опиума, несколько шелковых шнурков, вырезанный из дерева фаллос в натуральную величину с серебряной рукояткой и к тому же ярко размалеванную глухую кожаную маску с единственным отверстием для носа.
— Это все подарочки Фелиции, — пояснила она, заметно возбуждаясь при виде каждой новой вещи. — Я знаю, она будет в полном восторге, когда узнает, что я хочу ей их вернуть. Мы прежде очень веселились с этими игрушками.
Он пробурчал что-то нечленораздельное. Может быть, этот день окажется не таким уж скучным. Это может стать даже в некотором роде познавательным.
Его мало интересовало, почему Мелани так хочет смерти этой женщины. Леди Саусклифф была нежной блондинкой и красавицей. Для такой, как Мелани, уже одно это могло послужить мотивом для убийства. Он также желал смерти этой даме из лондонского света, но он только сейчас наконец-то понял свой собственный мотив.
Он бессильно рухнул в одно из кожаных кресел, стоявших возле камина, но тут пришла Мелани и позвала его в спальню:
— Теперь ты тоже можешь подняться, дорогой Гай. Она готова для нас.
Он поднял глаза и увидел, что Мелани стоит в дверях и в ее широко открытых глазах горит лихорадочное возбуждение и плавает какой-то дурман. На ней было ярко-желтое платье с короткими пышными рукавами и пышными волнами по всему подолу, и смотрелась она такой прелестной, такой невинной, словно пятнадцатилетняя девочка, даже несмотря на то, что платье было расстегнуто сверху донизу и едва держалось на плечах. Гай невольно подумал, что, наверное, именно таким было Евино лицо, когда она протянула Адаму яблоко.
Однако сегодня в руках у Искусительницы блестел длинный и тонкий серебряный кинжал.
— Я сначала думала, что мне придется провозиться с ней дольше, — сказала Мелани, — но я уже забыла, как сильно дражайшей Фелиции нравятся те прелестные игры, которым она научила меня в прошлом. Надменная доверчивая корова! Но кое-что умеет. Будь поосторожнее и не измажь кровью игрушки, ведь я уверена, что мне захочется снова ими попользоваться. И тебе ведь тоже понравится, дорогой, увидеть свою Мелли связанной, ослепленной, раскрытой и беспомощной под твоими чудными пальцами? Мы можем разнообразить наши наслаждения, не так ли?
— Это обрадует меня больше всего на свете, — неохотно отвечал он. Неужели она хотя бы на минуту не может забыть об собственных удовольствиях?!
У них есть серьезное дело, и с ним надо покончить. Не правда ли?
Но, судя по всему, на Мелани напала болтливость:
— Она заставила меня платить ей все больше и больше денежек, как только узнала, что я помолвлена с Люсьеном. А как она злилась, когда узнала, что я собираюсь оставить ее, — как будто можно было сомневаться в том, что я упущу свой шанс. Но дело не только в деньгах — особенно после того, как мы впервые переспали с Люсьеном. Как последняя тупая дура я призналась Фелиции, что я его люблю, люблю по-настоящему. И вот тогда, зная все о моем прошлом, она заставила меня ей платить, неблагодарная сука. Меня! Да я была лучше всех, что у нее когда-нибудь были!
— Как это ужасно неблагодарно с ее стороны, моя милая. И тебе пришлось грешить с ней против воли?
— Да! Она начало и конец всех моих горестей, всего, на что мне пришлось пойти для того, чтобы выжить. И когда Люсьен ушел на свою дурацкую войну, она могла бы заявиться прямо в Тремэйн-Корт, если бы я не платила ей. Как же я ее когда-то боялась… Но больше этому не бывать. Не бывать после нынешнего дня. И потом еще одного, когда я избавлюсь от Кэт Харвей. Мы ведь и на ней можем попробовать наши игрушки? Это может быть еще веселее. А потом, когда все кончится, ничто не будет больше стоять между мной и моим дорогим Люсьеном! Ничто! Ведь верно, дорогой Гай?
Кэт Харвей? Да зачем же ему ее-то убивать? Она для него ничто, меньше, чем ничто.
— Верно, верно, Мелани. Тебе не надо будет больше бояться этой противной Фелиции. Никого. Не подняться ли нам наверх, дорогая, и не начать ли заниматься делом? Я бы хотел после этого еще успеть принять ванну, прежде чем отправиться обедать в «Лису и Корону», — ведь своих слуг я на сегодня отпустил. Знаешь ли, дорогая, ты причиняешь мне значительные неудобства. И я могу рассердиться на тебя.
Она летящими шагами пересекла комнату и вложила ему в руку кинжал. До него донесся аромат ее духов, и сладкий запах опиума, и тяжелый запах секса. Прошло всего лишь полчаса, а она опять опередила его.
Он опустил глаза на кинжал, машинально покачал его на ладони и улыбнулся:
— Откуда же у тебя взялся этот милый ножик, дорогая? — Его пальцы ласково гладили выгравированные на рукоятке инициалы «Л. К. Т.».
Мелани надулась:
— Я нашла его. В комнате Люсьена, наверно. У меня много его вещей. Мне нравится держать при себе то, что напоминает о нем.
— В комнате Люсьена? Когда? И вообще, скажи на милость, что ты там делала?
— Я не помню! — выпалила она, и ее голос поднялся до визга. — Какое это имеет значение?
Неужели ему всю жизнь суждено быть на втором месте после Люсьена Тремэйна?! Сначала для его отца, а теперь для этой смазливой белобрысой ведьмы? Он едва поборол в себе вспышку ревности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128