Вы год не ослабляли своей хватки, пока не получили от меня то, что хотели. И, как выясняется, этого же хотели и все мы — вот только я до сих пор предпочитал этого не понимать. А потому, хотите вы этого или нет — я благодарю вас, Кэтрин.
Она едва соображала, о чем он говорит, она даже слышала его с трудом — в ушах у нее дико стучала кровь. Он хочет, чтобы она приняла его благодарность? Да не нужна ей его благодарность! Ей нужна его любовь!!!
— Вас… вашу благодарность приняли.
Его тихий смех словно растопил что-то внутри нее. О, это было так просто, так соблазнительно просто, опереться сейчас на него, воспользоваться выгодным моментом, поверить, что ее счастье может быть и его счастьем.
Незаконнорожденный и кормилица. Отверженный и падшая женщина. Оба пострадали невинно. Обоих искалечила жизнь, обстоятельства. Родственные души, и к тому же у них много общего, гораздо больше, чем привязанность к Эдмунду или заботы о судьбе Нодди. Кэт знала, что Люсьен смотрит на это так же. Они две жертвы жестоких обстоятельств, которым жизнь подарила шанс. Возможно, еще сбудутся несбыточные мечты.
Она беспокоилась, как Люсьен воспримет известие, что Эдмунд втайне назначил ее опекуном Нодди! О Боже, ведь есть гораздо более серьезные вещи. К примеру, обстоятельства рождения ее ребенка. Люсьен, скорее всего, сможет все понять. Ведь какими бы ни были их нынешние обстоятельства, он навсегда останется незаконнорожденным Тремэйном, тогда как она всегда пребудет Кэтрин д'Арнанкорт.
Может быть, Люсьен смирится с тем, что она родила ребенка, и за это она только еще крепче полюбит его, — но сможет ли он примириться с тем, что она, какой бы бесправной ни была сейчас, ведет свой род от того же корня, что и человек, сидящий сейчас на английском престоле? Пожалуй, это чрезмерно для такого гордого мужчины, как Люсьен, который не раз давал ей понять, что ни на минуту не забывает о том, что он — бастард.
— Кэтрин? Куда это вас унесла фантазия? Я задал вам вопрос.
Призвав на помощь все свои душевные силы, Кэтрин высвободилась из объятий Люсьена.
— Простите меня, — она обернулась к нему лицом, — вы правы. Я позволила себе отвлечься. Фантазия унесла меня далеко отсюда.
Люсьен рассмеялся, легонько щелкнув ее по носу:
— Я спросил, не хотите ли вы пойти поплавать в пруду. Причем это был мой второй вопрос, которым я хотел обратить на себя ваше внимание. На первый я так и не дождался ответа. Но это неважно, можете не отвечать, ваш прелестный румянец говорит сам за себя.
Если его цинизм и неуловимая смена настроений интриговали ее, то теплота и доброжелательность просто подавляли. У нее не было сил бороться с привязанностью к этому человеку. С любовью к этому человеку.
— Допустим, — отвечала Кэт, старательно следя за своим голосом и невольно раздражаясь. Он слишком уж беспечен. Его проснувшийся оптимизм позволяет ему развлекаться возведением воздушных замков, не думая, что если по легкомыслию отведет ей место в одном из них, это может разбить ей сердце. — А какой был ваш первый вопрос?
Он уселся перед ней, прислонившись спиной к дереву.
— Наверное, это с трудом можно назвать вопросом — скорее так, репликой. Я уже неделю не заглядывал в газеты и решил наверстать упущенное. Несомненно, что войска Наполеона обращены в бегство. Нами практически уничтожена армия Мюрата. Трудно поверить, что скоро кончится война, длившаяся все эти годы.
Кэт уселась рядом, с особым тщанием расправляя юбки, как бы возводя из них неприступный бастион.
— Вы скучаете по ней? Нет, не по самой войне, ибо никто в здравом рассудке не способен скучать по такому, но, может быть, вам нравилось сражаться, чувствовать себя в гуще событий? Эдмунд показывал мне старые газеты, в которых ваше имя мелькало довольно часто. Вы просто герой.
— На войне не бывает героев, Кэтрин. — Люсьен сорвал травинку и медленно сложил ее пополам. — Мы с Гартом поняли это очень скоро. Вы знаете, я в какой-то момент хотел вернуться. Я мечтал броситься грудью на какой-нибудь ржавый французский штык, чтобы отомстить Эдмунду, или же сделать его счастливым, или учинить какую-нибудь иную глупость, но мне не удалось из-за раны. И тогда я облачился с головы до ног в траур, в траур по моей матери, по утраченным иллюзиям, по всем солдатам, которые погибли там — вместо меня, — и отправился слоняться по Лондону в ужасной тоске, ненавидя каждого мужчину, который позволил себе не вступить в армию Веллингтона и не сражаться за свою страну.
Он отбросил в сторону травинку и с широкой улыбкой посмотрел на Кэт:
— Ну что за ослом я был, милая Кэтрин! Я уверен, что Гарт счел меня умалишенным, когда мы пару недель назад повстречались в Лондоне.
Кэт с трудом удерживалась от слез, понимая, что Люсьен в эту минуту говорит с ней так, как давно уже не говорил ни с кем — спокойно, открыто, без страха быть непонятым или осмеянным. Она была горда и пристыжена одновременно, зная, что не может ответить ему доверием на доверие, раскрыв свою боль.
— Расскажите про Гарта, Люсьен, — попросила она. — Вы постоянно звали его в бреду.
Люсьен улыбнулся, откинул голову назад, к стволу дерева, и прищурившись посмотрел на крону, пронизанную солнечными лучами.
— Гарт? А вот это действительно отличный парень, Кэтрин. Мы познакомились, когда нас отправили в одну и ту же школу — два перепуганных насмерть маленьких мальчика, которые едва могли без посторонней помощи завязать шнурки. Потом мы на какое-то время разошлись: я вернулся сюда, а он отправился вращаться в лондонском свете. Но нас снова свела судьба на Полуострове. И получилось так, словно мы никогда и не расставались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128