Должен ли он поблагодарить Кэт Харвей за внимание? Люсьен не желал ни перед кем быть в долгу — особенно в моральном.
Он стал на колени, не заботясь о своем костюме, протянул руку и прикоснулся к холодному камню.
Вспомнив свои еженедельные посещения этого места в детстве, Люсьен вспомнил и те молитвы, которые его мать возносила к небу о вечном покое для тех, кто здесь лежал. Но почувствовал он нечто иное: Памела Тремэйн не была погребена под слоем земли. Памела Тремэйн жила в каждой розе, что цвела на лугу, в свежем ветерке, шелестевшем листвой, в пении птиц, паривших в сияющем небе.
Он давным-давно простил ее, отказавшись видеть в ней виновницу своих несчастий. Не было никаких сомнений, что Памела любила своего сына, любила своего мужа Эдмунда. Пусть она и согрешила когда-то, она прожила прекрасную жизнь — на протяжении всех тех лет, что он помнил, — содержательную, полную любви жизнь, и она заслужила, чтобы ее сын боготворил память о ней.
Люсьен встал. Он не почувствовал здесь ни горя, ни боли. Пусть тело его матери в земле — он в сердце своем сохранил ее душу — как сохранил и ненависть к Эдмунду и Мелани Тремэйн.
Смертельная тоска снедала Мелани, заточенную в Тремэйн-Корте вот уже который год. Жесточайшие ограничения, наложенные Эдмундом на ее расходы, не позволяли ей и мечтать о том, чтобы снять особняк в Лондоне. Ох, если бы он умер, никчемнейший из никчемных людей! Но и тогда ей придется соблюдать траур, а значит, оставаться вдали от столицы, от Люсьена один бесплодный год.
Разве что у Эдмунда хватит совести сдохнуть прямо сейчас. Война с Наполеоном вот-вот кончится — об этом известно повсюду, даже в их дикой глуши. Скоро войска вернутся на родину, и начнется череда праздников, балов и раутов. Следующей весной Лондон станет самой блестящей столицей мира. Ах, участвовать бы в этом веселье!
Но нет. Эдмунд ни за что не пойдет на это. И ей суждено вечно быть прикованной к Тремэйн-Корту и к сопливому Нодди, дожидаясь, пока ее эгоист муж соблаговолит отдать Богу душу. Она должна сидеть здесь, почти нищая, тратя последние гроши из тех денег, что успела раньше прибрать к рукам, — денег, которые с таким удовольствием можно было бы потратить на платья и драгоценности, вместо того чтобы отсылать той проклятой великосветской суке, которой хватает ума помалкивать, коль скоро ее поганые деньги поступают к ней десятого числа каждые три месяца.
Высший свет знает, какая она сука, но высший свет предпочитает смотреть на это сквозь пальцы ради ее происхождения, ее богатства и положения. Угроза разоблачения ничего не значит для нее, в то время как для Мелани, имеющей столь великолепную родословную, подобный скандал равносилен самоубийству.
Если бы только она могла погубить эту женщину! Но Лондон и Суссекс так далеки, — все равно что на разных концах вселенной. Она потеряла счет бессонным ночам, когда, лежа в постели, строила планы мести. Как же несправедливо устроен мир, коль и эта сука, и Люсьен свободны и вовсю наслаждаются столичной жизнью, а она, невинная жертва, остается беспомощная, одинокая в Тремэйн-Корте.
А может, Люсьен и та сука встретились? Может, они посещают одни и те же вечера и приемы? Может, они уже договорились, разрушив мечты Мелани?
Ах, эти вопросы так мучают ее. Никто не понимает, какой хаос царит у нее в мыслях, когда она, вся дрожа, вскакивает посреди ночи, и нет никого, чтобы облегчить ее все возрастающую тревогу и страхи, снедающие ее.
Она не создана, чтобы терпеть такие муки, но всю жизнь она подвергалась несправедливостям, ее не понимали и ненавидели, да, ненавидели, все женщины, которых она знала. Оттого что она наделена такой чудесной, такой неотразимой красотой. Оттого, что она создана для любви. Оттого что мужчины не в силах устоять перед ней.
Люсьен тоже когда-то говорил, что она неотразима, хотя и стал потом таким сумасшедшим упрямцем. Но ведь Мойна обещала ей, что он совсем скоро вернется в Тремэйн-Корт. Неужели и в самом деле прошло больше года? Кажется, время остановилось в Тремэйн-Корте, целые месяцы промелькнули незаметно, а она жила лишь от одного Мойниного зелья до следующего, а обычные дни тянулись для нее целую вечность.
Такие дни, как сегодня.
Мелани металась по главной гостиной, заламывая руки, в который раз пытаясь строить планы, как ей избавиться от инвалида Эдмунда прежде, чем вернется Люсьен. Какими отвратительно упрямыми могут быть эти умирающие! Они управляют из своих постелей, они требуют повиновения и внимания к себе, они словно тень, накрывшая дом.
Умирающий Эдмунд правил домом через своего поверенного, эдакого бескровного стручка, единственного мужчины в округе, сумевшего остаться равнодушным к прелестям Мелани. Не прошло и недели после первого удара, случившегося с Эдмундом, как ее ознакомили с новым распорядком жизни Тремэйн-Корта.
Его новые апартаменты в первом этаже южного крыла отныне отделены от ее. Это условие вызвало ее улыбку: она еще помнила время, когда он рыдал, умоляя дать ему возможность наслаждаться ее обществом, прикосновением ее рук, видом ее прекрасного обнаженного тела, распростертого на кровати его умершей жены. Тогда он был готов убить ради нее. Ах, если бы он сейчас был готов умереть ради нее.
Ее улыбка угасла, когда она вспомнила о некоторых других установленных Эдмундом правилах.
Ей запрещалось принимать гостей в Тремэйн-Корте, устраивать вечеринки и приемы, запрещалось принимать приглашения — только один раз в месяц, — как будто здесь, в Суссексе ее мог кто-то позвать в гости. В межсезонье Бат по сравнению с Суссексом выглядел просто Меккой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128