Он легонько поцеловал ее пальцы, молчаливо соглашаясь повиноваться.
— Спасибо тебе. — Избегая встречаться с ним глазами, Кэт откинулась на спинку сиденья, вздохнула и произнесла: — Даже и не знаю, с чего начать.
Он засмеялся:
— Ну разве это не по-женски? Ты настаиваешь на разговоре, но не знаешь, с чего начать, — поддразнил он, но тут же охнул, так как острый локоть впился ему под ребра.
— Будъ серьезным, Люсьен! Я должна была держать это при себе целых три дня и три ночи — и только потому, что тебе не захотелось пробраться в дом. Я могла отдать это Гарту, чтобы он отнес тебе, если бы не эгоистическое желание быть рядом с тобой, когда ты будешь читать. — Она порылась в ридикюле и извлекла пачку пожелтевших листков бумаги. — Вот, Люсьен, Мойна хотела, чтобы это оказалось у тебя.
Он с опаской посмотрел на листки, словно они были живыми и могли укусить.
— Что это такое?
— Это письмо, мой милый. — Кэт опять едва не расплакалась. — Письмо от твоей матери.
Он взял письмо в руки, не в силах сдержать дрожь, развернул, узнал легкий изящный почерк своей матери и сложил опять. Он взглянул на Кэт:
— Ты прочла его?
Она кивнула:
— И я позволила себе прочесть его Эдмунду. Надеюсь, ты не обидишься. Он долго плакал, но я думаю, что теперь уже все прошло. — Карета резко остановилась, она отодвинула занавеску и осмотрелась: — Где мы?
— За много миль отовсюду, если Хоукинс верен своему слову, а я в этом не сомневаюсь. — Люсьен тоже выглянул из-за ее плеча и увидел, что дождь кончился. — Мы в абсолютной безопасности, поскольку Гарт заверил меня, что Клеменс еще не поднял на ноги всю округу. Ему ужасно не хочется сознаваться, что я был у него в руках и проскочил меж пальцев, — Люсьен церемонно предложил ей руку. — Мадам, не соблаговолите ли вы прогуляться со мною?
Он помог Кэт выбраться из кареты, кинул Хоукинсу свою шляпу и неторопливо зашагал к видневшейся неподалеку небольшой рощице. Казалось, что письмо обжигает его пальцы, однако он по-прежнему не решался развернуть его и прочесть.
— Почему только теперь? — спросил он, когда они с Кэт остановились под деревьями. — Почему Мойна отдала его тебе только теперь? Почему она не отдала его тогда, когда послала тебя в «Лису и Корону» с письмами Кристофа?
Кэт покачала головой:
— Я задала ей этот же вопрос. Она заявила, что еще не была готова «положить конец», когда ты в первый раз появился дома. А теперь, по ее мнению, самое время тебе обо всем узнать.
Люсьен глубоко вздохнул и развернул письмо, держа его обеими руками. Сейчас наконец-то он узнает. Он ждал этого так долго, он тысячу раз мечтал об этом моменте, пока не перестал надеяться, что это вообще случится. И вот теперь он боится прочесть письмо. Так или иначе, но он пришел в некое согласие со своим прошлым, со своей матерью. И он не был уверен, что сможет продолжать жить так же, если узнает сейчас правду, отличную от той, которую вообразил.
Зажмурившись, он протянул письмо Кэт.
— Прочти мне его, Кэтрин. Прочти мне так же, как ты читала его Эдмунду.
Кэт взяла листок, откашлялась и начала читать:
Люсьен, мое любимое, дорогое дитя!
Ты уехал нынче утром, неся высоко голову, и пуговицы на твоем мундире сверкали так ярко в солнечных лучах — или в моих слезах. Я и сама не знаю. Как я горда была тобой, мой дорогой мальчик. Ты есть и навсегда останешься самой восхитительной, самой совершенной розой в моем саду.
И все же я ужасно тоскую, я чувствую, что скорее всего не увижу тебя снова, не порадуюсь, как ловко ты наклонишься ко мне, чтобы поцеловать меня в щеку. Пожалуйста, прости мои глупые слезы и прости мои объятья — ведь я знаю, что ты давно уже перерос нежности, но все же я — твоя мать, а матерям иногда позволительны такие вещи.
Не беспокойся, я не боюсь, что ты погибнешь в бою — я знаю, что это невозможно. Милостивый Господь не пошлет мне такую боль. Нет, скорее я не уверена в себе, у меня недавно возникли серьезные проблемы со здоровьем. Это чисто женские проблемы, и я не хочу обсуждать их с тобой. Мойна твердит, что я здорова, но я слишком хорошо ее знаю, и она не сможет утаить от меня правду.
Люсьен, ты должен быть храбрым, ибо если ты читаешь мое письмо, значит, меня уже призвал к себе наш Небесный Отец. Я не боюсь предстать перед ним, однако и не могу уйти спокойно, не открыв тебе то, что скрывала от тебя слишком долго. И потому я еще раз прошу тебя быть сильным, мое дорогое дитя. Ах, какими равнодушными кажутся слова, написанные на бумаге! Если бы только я могла поддержать тебя, мой сын, если бы только я смогла найти для этого подходящие слова! Святая Дева Мария, помоги же мне найти эти слова!
Люсьен, ты знаешь, что ты — мое ненаглядное дитя, но ты не знаешь того, что Эдмунд — не твой отец.
Мой дорогой. Я знаю, каким потрясением будет для тебя это открытие, и ты скорее всего воскликнешь: «Нет! Это невозможно!» И ты имеешь право так подумать, ведь Эдмунд Тремэйн был тебе отцом с того самого мига, как ты появился на свет. Он всегда был лучшим из отцов и лучшим из мужей, и я преданно любила его. Как любил его и ты.
Но настало время правды. Глядя на твои сборы перед отъездом этим утром, зная, что ты, возможно, будешь вынужден поднять руку на своего отца — я поняла, что слишком долго откладывала это. Конечно, если бы я не сомневалась, что мне будет даровано счастье еще раз увидеть наяву твое прекрасное лицо, я бы постаралась набраться мужества и промолчать. Итак, ты видишь — у меня нет иного выхода, я должна оставить обходные пути и пойти напрямик.
Я познакомилась с твоим отцом в один волшебный летний день, за два месяца до того, как мы поженились с Эдмундом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128