Джон Мильтон, «Потерянный Рай»
Кэтрин Мари Элизабет д'Арнанкорт, не глядя на свое отражение в старом помутневшем зеркале, расчесывала волосы гребнем, отделанным слоновой костью. Безнадежно потускневшие серебряные зубья слабо блестели в свете свечи. Руки ее равномерно двигались, массируя голову после бесконечного дня, в течение которого ее волосы, длинные до пояса, были безжалостно скручены и спрятаны под крахмальный чепец.
Вот и еще один год миновал. Всего несколько часов назад начался новый, 1813 год. Она улыбнулась, вспомнив другие, более счастливые, невинные годы, годы, расцвеченные мечтами о будущем.
Она все оставила позади: семью, наследство, невинную юность, и даже будущее, — она повернулась спиной ко всему, что было прежде. Но она не могла так же расстаться со своей памятью: какой счастливой она была в те годы, когда Эмми, ее служанка, вот этим самым гребнем осторожно расчесывала ее роскошные волосы.
— Никогда не давайте остричь их, мисси Кэт, — неустанно напоминала ей Эмми. — Это будет грех. Самый настоящий.
Грех.
Кэт все-таки взглянула на себя в зеркало.
— Бедная, верная Эмми, ты бросила меня, даже и не подумав защитить, прийти ко мне и утешить, расчесав этим гребнем. — Она поморщилась, так как зубья гребенки наткнулись на туго спутанный узелок. — Я никогда не стригла волосы, Эмми. И все же, Бог ты мой, какая я грешница. Помилуй меня, Господи милосердный, ибо я ужасно согрешила. Я правду говорю, на мне лежит тягчайший из мыслимых грехов, и отныне я проклята навеки.
Она взяла прядь волос, приладила над верхней губой подобие усов и громко расхохоталась.
Но уже через мгновение она помрачнела.
— О Господи, я и вправду должна теперь каяться сильнее, чем прежде.
Положив гребень на обшарпанный столик, Кэт поднялась, и волосы цвета воронова крыла упали густой волной, прикрыв ее наготу. Она вымылась этим вечером, оттерев свое тело от макушки до пяток в чудесной теплой воде, которую в три приема натаскала из кухни.
Ее страсть к чистоте и привычка мыться представляли серьезные трудности, поскольку у нее теперь не было ванны — вроде той, что стояла за ширмой в спальне у Мелани Тремэйн, похожей на ее собственную, стоявшую в углу ее спальни в их доме в Ветлах. Она была так красива, расписанная цветами и птицами. Кэт сожалела лишь о двух вещах из прошлого: заботах Эмми о ее волосах и ванне. Кто, интересно, пользуется ею теперь? Сохранилась ли вообще ее спальня, заботливо убранная и ухоженная в ожидании ее возвращения, или же в этой комнате давно уничтожены все следы ее пребывания, а ванна давно служит корытом для свиней на ближайшей ферме?
Она надела ночную рубашку, подол которой едва прикрывал колени. Кэт наверняка была по меньшей мере на фут выше той служанки в Тремэйн-Корте, которая носила это одеяние до нее. Выше и стройнее — рубашка свободно болталась на ней, превращая ее изящное тело в какой-то бесформенный мешок.
Кэт надеялась, что тот мужчина внизу будет вести себя тихо.. Что за несчастное создание. Тремя неделями раньше, когда он рухнул на пол в музыкальной комнате, прежде чем потерять сознание, он попытался проклясть ее, что было явным симптомом тяжелой горячки, ведь она не успела сделать ему ничего плохого — только открыла дверь. Она тогда подумала, что он умер, однако Мойна, у которой была отвратительная способность бесшумно и неожиданно появляться в комнате, оказалась рядом с двумя дюжими лакеями, которым приказала немедленно отнести больного в помещение для слуг.
На протяжении последовавших двух недель она почти забыла об этом человеке, ей хватало капризов Нодди и участившихся вызовов к Эдмунду Тремэйну, которому она читала вслух долгими вечерами. Однако последние семь ночей незнакомец лишал ее единственной возможности отдохнуть своими стонами и воплями — самые громкие и ужасные слышались в ночь накануне Рождества.
Казалось весьма странным, что Тремэйны соизволили распахнуть двери своего дома — или хотя б каморку для слуг — раненому солдату, вернувшемуся с войны. Впрочем, это ее не касалось. Она даже не полюбопытствовала узнать, кто это такой. Кэт, в качестве кормилицы, определяла себя в категорию тех слуг, которых можно было бы назвать «ни рыба ни мясо» — из-за ее особого положения в доме, где ей не было места ни среди высших, ни среди низших его обитателей.
И она была даже рада этой изоляции. Кэтрин д'Арнанкорт ни на кого не желала смотреть и ни в ком не нуждалась.
Но хотя она старательно убеждала себя, что ей совершенно ни к чему компания, постепенно она стала разговаривать сама с собой, чтобы хоть иногда слышать в темноте человеческий голос.
— Я не знаю, кто такой этот Гарт, — говорила она сейчас, — как не желаю знать, кто этот мой неугомонный сосед, который без конца зовет его, но я знаю, что больше всего хотела бы, чтобы они оба оказались по ту сторону луны. Зудящие десны Нодди, бесконечные требования Эдмунда, да еще эти вопли, от которых кровь стынет в жилах, — я начинаю терять терпение. Пусть себе помирает или живет на здоровье — я хочу, чтобы он вел себя тихо.
Кэт не считала, что она жестока. Однако она уже давно уяснила, что если быть менее чувствительной, жизнь становится намного легче. Она скользнула под одеяло, вздрагивая от холода, дунула на свечной огарок, который тайком вынесла из гостиной, и тут же погрузилась в глубокий, спокойный сон.
На шестой день Нового года Мелани Тремэйн металась по плюшевому ковру в своей бело-розовой спальне, заламывая в отчаянии руки. Она была практически обнаженной, лишь в одной ночной сорочке, которая развевалась на ней и не закрывала ни темных сосков, ни золотистого пушка в том месте, где сходились бедра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128