— В Глайнде, — повторил он; его глаза расширились, он вперил взгляд в потолок, его лицо выражало смертельный ужас. Демоны кружились прямо над ним. Они ухмылялись, не скрывая, что ждут добычи, их длинные острые клыки сверкали при свете свечи, крылья шуршали.
Лорд Джеймс услышал далекий звук. Что это было? Ах да, Морган. Его дорогой племянничек орет и требует доказательств. Беда в том, что он уже не может насладиться этим зрелищем. Ибо один из демонов сел ему на грудь, вонзил в нее острые как бритва когти, и весь оставшийся в легких воздух стал с бульканьем выходить у него изо рта вместе с потоком крови.
— Ты знаешь. Ты должен… только запомнить, — произнес лорд Джеймс прерывистым шепотом. — Убийцы… наши соседи… пропавший ребенок… поиски…
Пьеса не должна была закончиться этим, финал испорчен. А занавес уже опускается… Слишком рано. Он ничего не сумел сделать как следует, даже умереть.
— Никто меня не предупредил! Я не знал! — прокричал лорд Джеймс, голос его прозвучал неожиданно громко. Он чувствовал, что задыхается, погружаясь в горячую жидкость, истекающую из ушей, из жестяных ведер — отовсюду — и заливающую его легкие. Он с неожиданной силой вцепился в Моргана, разодрав на груди племянника изящную белую рубашку. Это должно быть правдой! Была девочка — была! Или нет?.. — Отыщи ее, племянник… иначе я буду проклят… иначе мы оба будем прокляты! Вилли… брат мой… помолись обо мне!
ГЛАВА 2
Люди используют мысли только для того, чтобы оправдывать свои дурные поступки, а речь — лишь для того, чтобы скрывать свои мысли.
Вольтер
Солнце ярко сияло, когда Морган Блейкли и его отец, Вильям, герцог Глайндский, выходили из фамильного мавзолея в «Акрах», наследственном поместье герцогов в Суссексе. Оба были в трауре, с черными атласными повязками на рукавах, каждый держал в руках шляпу. Они проследовали за молодым священником в деревенскую церковь, где тот отслужил короткую панихиду.
Герцог казался более хрупким, чем обычно, он поминутно вытирал глаза большим белым платком, окаймленным с четырех сторон тонкой полоской черного атласа, словно весь его гардероб был предназначен для бесконечного траура. Морган подумал, что это соответствовало действительности. Его отец похоронил жену, обеих сестер, одного из сыновей и вот теперь брата-близнеца Джеймса. И все это менее чем за пятнадцать лет.
Морган решил, что отцу, окруженному этими покойниками, выпал на долю печальный жребий.
Он вздохнул и оглянулся на величественный мавзолей из итальянского мрамора, где покоились все его родственники, за исключением того, кто стоял с ним рядом. Далек ли тот день, когда он проделает этот путь один, оставив бренное тело отца за глухими стенами из розового камня?
И простит ли его отец перед смертью — искренне, чистосердечно, от души?
И простит ли Морган себя? Сможет ли он жить в ладу с собственной совестью? Почему он вообще продолжает жить, если Джереми мертв. Мысль о мести — достаточное ли это основание для того, чтобы продолжать жить? Для дяди Джеймса это оказалось недостаточным.
Отец заговорил, и в его голосе не было ни сдержанности, ни жалости:
— Это была премиленькая служба, не правда ли? Никогда не предполагал, что преподобный Мистер Сампсон обнаружит столько достоинств в моем дражайшем брате Джеймсе.
— Действительно. Это просто замечательно, что о дяде кто-то смог сказать добрые слова, отец. Но решение перенести его бренные останки сюда, в Акры, вызывает у меня тревогу. Мавзолей слишком ненадежен. Я предпочел бы закопать этого ублюдка в землю на глубину двенадцати футов и привалить к его груди один-два валуна, на случай, если ему вздумается выбраться оттуда.
— Морган! Пожалуйста, держи подобные мысли при себе. Мы только что похоронили человека. Моего брата. Моего близнеца. Человека, с которым я делил материнское молоко. Если бы не прихоть судьбы, мы сегодня хоронили бы герцога.
— О, это любопытная мысль, — отозвался Морган, надевая шляпу. — Могу себе представить, во что превратились бы Акры, если бы первым родился дядя Джеймс: он преобразовал бы поместье в бордель.
Герцог посмотрел на сына слезящимися голубыми глазами, выцветшими за шестьдесят три года, как занавеска, слишком долго находившаяся на солнце.
— Я буду молиться о тебе, Морган, — проговорил он слабым голосом, в котором печаль смешалась с подчеркнутым смирением.
Морган ощетинился, но тут же подавил вспышку гнева, вызванную словами отца. Гнев не приносит пользы. Это, впрочем, не означало, что Моргану Блейкли, маркизу Клейтонскому, были несвойственны вспышки страсти. Просто он умел их подавлять.
— Сделай это, отец, — сказал он, демонстративно снимая черную атласную ленту с рукава и засовывая ее в карман. — Помолись за меня. Помолись за дядю Джеймса. Помолись за Джереми.
— Не насмехайся над бессмертной душой своего брата! — Впалые щеки герцога вспыхнули нездоровым румянцем — не то от праведного гнева, не то от религиозного жара. Морган не мог бы с уверенностью сказать, от чего именно. — Тем более, что ты отчасти виноват в его смерти.
Морган сделал шаг назад, уязвленный сильнее, чем если бы отец хлестнул его по лицу.
— Ты никогда не устаешь от этой песни, отец? — спросил он после минутного молчания. — Ты исполняешь ее каждое утро? Наверное, ее обличительный пафос помогает тебе сладко спать по ночам?
— Теперь ты ведешь себя дерзко, Морган, — быстро ответил герцог, взяв сына за руку. — Я простил тебя. В моем сердце я тебя простил. Мой Бог требует того от меня.
— Правда? — Морган мягко высвободил руку, и его губы искривились в насмешливой улыбке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95