И того, который так и не смог простить этого черноволосой, в мать, девочке с «жабьими» саврянскими глазами. Когда через восемь лет в доме наконец-то появился второй ребенок, жизнь Рыски стала совсем невыносимой. Отец каждым взглядом, каждым жестом показывал: «Ты здесь чужая. Если б тебя не было, у нас была бы нормальная счастливая семья. А так — напоминаешь и напоминаешь о том позоре».
«А где ты тогда был? В сарае прятался?» — однажды запальчиво выкрикнула девочка, и озверевший отец отлупил ее так, что Рыска чуть не померла, две недели на печи провалялась. Мать даже не попыталась защитить дочку, подхватила на руки младенца и выскочила из избы, чтобы крики его не разбудили.
На том Рыскина семья и кончилась. С отцом она больше не разговаривала, ластиться к матери перестала, хотя раньше все надеялась, что сумеет заслужить ее любовь.
— В папашу пошла, дрянь эдакая, — ругался отец, чувствуя вину перед девочкой, но не желая признаваться в этом даже самому себе. Проще наорать и ударить. — Поганая саврянская кровь, пригрел крысенка под своей крышей…
Рыска упрямо молчала и старалась держаться подальше от дома. Но там ее вороньем поджидали мальчишки…
— Даже ребятишек послал к сажалке тебя поискать, — добавила баба, — да вы, видать, разминулись.
— Ага, — шмыгнула носом девочка. — Разминулись.
Что лучше: мчаться домой или попытаться отстирать рубашку в канаве у общинного поля? Наверное, домой — чем дольше отец будет ее искать, тем сильнее рассердится. А за рубашку так и так влетит, в грязной теплой воде кровь с нее не сойдет, только размажется.
На бегу Рыска лихорадочно гадала, что же такое страшное она натворила. Калитку за собой не закрыла и куры со двора разбежались? Нет, она через забор возле будки перелазила, так ближе. Что-то сделать забыла? Да вроде и птице зерна насыпала, и поросенку помои отнесла, а козе — сена охапку закинула. В гости никто не собирался, мать ничего не просила…
Отец встретил девочку у общинного колодца, за три избы от своего двора, что было совсем дурным знаком.
— Где ты шлялась, паршивка?!
Рыска привычно пригнулась, и ладонь лишь скользнула по макушке.
— Ой-ё, а рубашку как изгваздала!
Девочка так же молча увернулась от второго удара, не убегая, но держась на таком расстоянии, чтобы отец не мог ее больше достать. Как собака, которой и деваться некуда, и колотушек огрести не хочется.
Невысокий, кряжистый, красный от жары мужчина утер текущий по лысине пот. Облегчение в этом жесте пересиливало злость.
— Живо домой, умойся и переоденься, — отрывисто велел он, поняв, что сейчас лучше сдержать гнев, чем гоняться за этим крысенышем по веске. Забьется в какую-нибудь нору на чужих задворках, потом до темноты искать будешь.
Это что-то новенькое! Обычно отец так просто не отступался, пробовал-таки ее изловить — и порой успешно. Рыска, не сводя с него настороженного взгляда, бочком проскользнула мимо и припустила к избе. Колай вразвалку пошел следом, благодаря Богиню, что та вовремя вернула ему непослушную девчонку, и вдвойне — что скоро от нее избавит.
Избу отец строил как времянку, «обживемся — новую отгрохаем, в два этажа». Пока Рыска была маленькой — верила. Потом поняла: просто хвастается, чтобы не пасть в соседских глазах совсем уж низко. И не то чтоб Колай был ленивым или там криворуким, даже наоборот: с утра до вечера то в поле, то чинит что-то, то на хуторах подрабатывает, но уж больно рисковать боялся. Предлагал ему сосед на паях болотную делянку выкупить и грибы-шатуны на продажу растить — не отважился, отказался. Сосед другого подельника нашел и сейчас даже летом в сапогах с подковками щеголяет, женку взял молоденькую. В прошлом году четверо весчан подрядились стадо скаковых коров в Саврию гнать — дорога дальняя, тяжелая, разбойников вдоль нее прорва. Звали и Колая, тот неделю думал, ходил по избе и зудел слепнем (как Рыска надеялась, что он уедет!), да так за околицу нос высунуть и не отважился. Правильно боялся: вернулись только трое, один вдобавок охромел на всю жизнь. Отец до сих пор с гордостью вспоминал, какой он верный выбор сделал, а Рыска с завистью смотрела из-за забора, как дети того, хромого, кормят цепного кобеля объедками мясного пирога. Черным же трудом в веске на новую избу не заработаешь.
После солнечного двора в доме казалось темно, как в погребе. Затхлый воздух пах кислым молоком, под потолком вяло жужжали мухи, недоумевая, куда это они попали.
— Ну наконец-то, — проворчала мать. Младенец на ее коленях тихонько вякнул, и женщина торопливо склонилась над ним, шикая и укачивая. — Где ты была?
— На рыбалке. — Рыска скорей полезла на печь, где сушилась запасная рубаха. Авось мать не успела разглядеть, во что превратилась эта.
— И как улов?
— Не клевало что-то, — растерялась девочка, остро жалея, что именно сегодня вернулась домой с пустыми руками: случалось и по сотне карасей наловить, хватало на жарево всей семье или на хорошую уху. Но обычно мать молча брала рыбу, не интересуясь, что да как. А тут сама разговор начала, и мирно так… Рыске снова захотелось разреветься, подбежать к матери, обнять ее, уткнуться в грудь и выложить и про мальчишек, и про жуткого старика, и про желтозубых крыс… Но место было уже занято другим ребенком. Нормальным, темноглазым. Желанным.
— Ну, готова? — заглянул в дверь отец.
Рыска вопросительно покосилась на мать.
— Безрукавку возьми, — сказала та. — Платок вязаный. И лапти.
— Так ведь жарища —
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17