Наверняка драться будет, с тоской решила Рыска.
— А ты у нас давно усы брить стал? — лукаво напомнила служанка.
— Тю, я и без усов поумней некоторых буду! — бесшабашно заявил Жар.
— Брешешь, малявка, — прогудел рослый чернобородый мужчина с самой большой ложкой (но упрекнуть его в этом вряд ли бы кто посмел!). — Взрослый, предложи ему девку на сенник отвести, зайцем бы поскакал!
Батраки опять неведомо чему рассмеялись. Мальчишка насупился еще больше и, нехотя махнув Рыске, побрел к двери.
Лаз на чердак был из сеней — черная дыра в потолке, в которую упиралась рогами старая лестница.
— Нам что, туда?! — Девочка с тоской поглядела через плечо, на тусклую полосу света, сужающуюся под скрип петель. Хлоп — исчезла и она.
— Ну, чего застряла? — уже сверху окликнул Жар. — Боишься?
Рыска боялась, да еще как, но стиснула зубы и молча нашарила первую ступеньку. Лестница вначале взбрыкивала в ответ на каждое движение, потом затихла: мальчишка придержал ее за концы.
Чердачная тьма оказалась неожиданно теплой, душной и обволакивающей — за день крыша накалилась на солнышке, как хорошо протопленная печь. Рыска перебралась через высокий порог, и под ногами что-то зашуршало, начало трескаться, проседать.
— По фасоли не топчись, — запоздало предупредил Жар. Девочка, испуганно присевшая на корточки, пощупала рукой — точно, прошлогодние плети с жесткими царапучими стручками. То ли осенью лущить поленились, так сюда и забросили, то ли просто о них позабыли.
— А куда дальше? — жалобно спросила она.
— Окошко видишь?
— Угу…
— Твой тюфяк слева, мой справа. И покуда до сломанной прялки не доберешься, не вставай!
— Почему?
— Утром поймешь. — Жар резво пополз на едва светящееся пятнышко, стуча коленями по досками.
Где там прялка, Рыска понятия не имела и отважилась выпрямиться только у самого окошка — простой отдушины на месте выпиленного куска бревна. Она выходила на огороды позади дома, как раз под ней Сурок давеча беседовал с Колаем. Девочка прильнула к дырке лицом, но прохлады не дождалась: от леса наползала огромная туча, одну за другой сглатывая звезды. Неподвижный, густой и липкий воздух горячечно пах грозой. Несколько минут Рыска завороженно наблюдала за ее приближением, потом девочке внезапно стало жутковато — туча показалась ей огромным хищным зверем: а ну как учует, увидит, запустит в окошко когтистую лапу молнии?
Рыска отпрянула и снова присела. Тюфяк и войлочное покрывало кучей лежали в углу, подушку девочка не нашарила. Улеглась так, подложив руку под голову. Глаза потихоньку привыкали к темноте, и внутренность чердака проявлялась, будто нарисованная пальцем в пепле. Как и внизу, тут были «хозяйская» и «хозяйственная» части, разгороженные глухой стеной, с отдельными входами. В первой жили, вторую использовали как склад для всякой рухляди, беспорядочно сваленной на полу и густо запорошенной пылью. Со стропил удавленниками свисали банные веники.
Чем дольше Рыска лежала, тем меньше ей хотелось спать. Под потолком тихонько, неровно гудело (ветер, что ли, в надломленной черепице спотыкается?), над ухом зудел комар, за окном надрывно, тревожно стрекотали кузнечики. Фасоль шелестела и пощелкивала, словно в ней кто-то копошился.
— Эй, — дрожащим голосом окликнула девочка.
— Чё? — Мальчишка тоже не спал, отозвался сразу же.
— Ты слышал?!
— А?
— Там, у лестницы… шуршит что-то!
— Девчо-о-онка, — презрительно зевнул Жар. — Ну шуршит. Мышь, наверное, лазит.
— А вдруг… крыса?!
— Может, и крыса. Не мешай спать, Фесська со вторыми петухами до зари

будит! — Мальчишка демонстративно отвернулся к стене.
Рыска и раньше побаивалась серых-хвостатых, но в незнакомом месте, да после дома Бывшего, страх перерос в тихую панику. Завернувшись в сыроватый, пахнущий псиной войлок, девочка заставила себя закрыть глаза, но стало только хуже: треск и поскребывание словно усилились, стали отчетливее. Теперь казалось, будто там возится тварь размером с куницу, а то и собаку.
— Жар!
— Ну?
— А ты давно тут живешь?
— С месяц… а чего?
— И оно каждую ночь так скребется?
— Вот трусиха! — Мальчик, к счастью, вовремя сообразил, что если просто выругаться, то покоя ему не видать — еще плакать, чего доброго, начнет. — Скребется, скребется. Спи ты уже!
Рыска чуть расслабилась. Может, и сегодня обойдется? Девочка попыталась сосредоточиться на более мирных звуках: внизу, в застеленной сеном каморе, лениво переговаривались батраки, передавая по кругу бутыль с кислым слабым вином, чтобы лучше спалось. Кто-то лапал доярку, которой полагалось бы ночевать в веске, но с любимым теплее, чем дома на печке. Девица визгливо хихикала и отбрыкивалась от слишком уж непристойных ласк.
Хлопнула дверь, батраки заворочались, загомонили: «О, Цыка пришел!» — «А мы уж думали, что ты у своей вдовушки заночевал!» — «Или не угодила?»
— Ой, люди, что я вам расскажу! — тяжело дыша, с порога начал парень. — Какая вдовушка, я до нее и не дошел!
— На кого отвлекся-то? — похабно зароготали парни.
— Дураки, — обиделся Цыка, — меня хозяин к Бывшему посылал, стегно вяленое отнести и три каравая с тмином. Он же хоть дурной-дурной, а платит получше здорового! Вошел я в избу, окликнул, гляжу — лежит на кровати, с головой в меховое одеяло укутался, дрожит мелко. Думаю — чего это он в такую жарень? Может, приболел, лихорадка его колотит?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17