Крейг открыл ей дверцу и подождал, пока она удобно устроится внутри. Потом подвез к ее дому, поразив скорее своими хорошими манерами, чем шикарным автомобилем.
Несколько дней спустя он снова появился в кафе внезапно, вызвав "охи" и "ахи" у других официанток своей импозантной внешностью. Но Виктория не обращала на это особого внимания. Ее больше покорило другое: его вежливость и несколько наигранная, но тронувшая в тот момент наивность, а еще почти отцовская забота о ней.
– Позволь мне позаботиться о тебе, малышка, - говорил он мягким, успокаивающим голосом. - Я все для тебя сделаю - только скажи…
Виктория взяла щетку и медленно провела ею по волосам. Воспоминания были такими мрачными. Она не придавала этому знакомству особого значения. Крейг вел себя, в общем-то, корректно. Он позволял себе лишь помассировать ей плечи, когда она особенно уставала в своем кафе, уставала настолько, что думала, что скорее умрет, чем сможет отпустить еще один гамбургер. Она не видела в этом ничего плохого, ей даже нравилось это порой. Ведь никто никогда за все ее девятнадцать лет особенно не беспокоился о том, как она себя чувствует и чего хочет. Отца своего она не знала вообще, а мать, стараясь свести концы с концами, всегда была занята. Быть предметом чьих-то забот было для Виктории внове.
Не то чтобы она позволяла Крейгу помогать ей деньгами или задаривать дорогими безделушками: она не нуждалась ни в каких безделушках. Ей нужна была теплота, доброе, дружеское внимание, и Крейг, черт его побери, отлично понимал это. Она была благодарна ему за каждое теплое слово, за каждый ласковый поцелуй в щеку. Чем больше прогрессировала болезнь ее матери, тем чаще она обращалась за утешением к нему.
– Позволь мне утешить тебя, малышка, - говорил он, обвивая ее руками. И постепенно она к этому привыкала.
Губы Виктории сжались. Какой же дурой она была! Его ласки становились все более настойчивыми, прикосновения - все более интимными, но она по-прежнему думала, что между ними ничего такого быть не может. До той самой последней ужасной ночи, когда он внезапно повалил ее и прижал к мягкому кожаному сиденью своего "кадиллака".
– Позволь мне утешить тебя, малышка, - сказал он с грубоватым смешком, и эти привычные нежные его слова вдруг приобрели какой-то другой, омерзительный смысл.
Она испугалась, умоляла его прекратить, наконец в панике стала отбиваться. И все-таки Крейг добился того, чего хотел.
Он сделал вид, что ничего особенного не произошло, и был крайне изумлен, когда она отказалась видеться с ним после той ночи. Но очень скоро он преподнес ей еще один сюрприз. Прошел месяц, и местная газета объявила о его скорой свадьбе с одной девушкой из богатой семьи. Оказывается, они были обручены уже несколько месяцев, а семьи их знакомы с давних лет.
Руки Виктории дрогнули, когда она положила щетку на место. Она все еще помнила то, что случилось потом, помнила до мельчайших деталей. Этот шок при известии, что она беременна, и позор, и страшное осознание, что мать ее не выживет, узнав, что дочь повторила ее собственную ужасную ошибку. И наконец, эта упрямая мысль, что ее будущий ребенок имеет право на лучшую жизнь, нежели та, которую она могла дать ему сама.
Доктор Рональд предложил два решения: аборт или усыновление ее ребенка какой-то бездетной парой. И тут уж действительно не о чем было думать - она знала, что у нее не хватит решимости прервать беременность.
– Не беспокойся, Виктория, - сказал он, когда она пришла к нему излить душу. - Я все возьму на себя.
И он сдержал слово. Поначалу ее беременность не была заметна под безразмерными свитерами и просторной одеждой, которая была в моде. А позднее он сделал все, что нужно, чтобы устроить ее в лучший госпиталь в Чикаго, где в половине восьмого вечера в холодный день шестнадцатого января и родилась ее дочь. Затем он сам отвез Викторию домой, а несколько дней спустя она пришла в палату к матери, чтобы рассказать ей о воспалении легких, из-за которого якобы она не могла навещать ее. Эту версию подтвердил и доктор Рональд.
– Ты поступила правильно, Виктория, - сказал он, когда они вместе вышли из палаты…
У Виктории снова выступили на глазах слезы, когда она вспомнила об этом. Никто не знал, как тяжело болело у нее сердце за своего ребенка, которого она никогда не видела. Иногда, при одном взгляде на милое личико Сьюзи, боль становилась почти непереносимой. Как могла Александра Кемпбелл отвернуться от такого сокровища? У нее было все: и ребенок, достойный любви, и Рорк - мужчина, какого можно только пожелать. Рорк, который был… который…
Она подняла голову и встретилась взглядом со своим собственным отражением в зеркале. Был только один выход, и она помнила о нем все эти дни. Она должна покинуть остров прежде, чем дела зайдут слишком далеко, прежде…
– Тория?
Голос Рорка и легкий стук в дверь заставили ее вздрогнуть. Она бросила быстрый взгляд на часы. Он вернулся раньше, чем обычно, раньше, чем когда-либо.
– Тория? Вы здесь?
Она постаралась успокоиться, затем встала.
– Да, - отозвалась она. - Одну минуту.
Открывая дверь, она изобразила на губах улыбку.
Но Рорк все сразу понял, как только увидел ее, и нахмурился.
– Как жаль, Сюзанна уже спит, - сказала она живо. - Если бы вы позвонили, что вернетесь так рано, я бы уложила ее позднее.
– Я пришел повидать вас. - Его голос был непривычно резким. - Нам нужно поговорить. Виктория закусила нижнюю губу.
– Хорошо, - сказала она, помедлив. - Я не против.
Рорк угрюмо кивнул, закрывая за собой дверь.
– Рад, что вы не против.
– Дело в том… дело в том… что я сама собиралась… поговорить с вами после ужина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51