Тут-то он и наткнулся на мэтра, который пытался сбыть с рук бюстик Станиславского. Поначалу Гжесь принял Станиславского за Немировича-Данченко, а Маслобойщикова — за алкаша-экстремиста. Недоразумение, впрочем, быстро разрешилось, и в «Хачапури» они отправились вместе. После пятой рюмашки Гжесь был зачислен в штат театра «Глобус» (именно так гордо именовалась «школьная антреприза») и с лету получил роли всех героев-любовников во всех репертуарных пьесах «Глобуса» — лешачка, бесхвостого волчары и слоненка Бимбо.
— Судя по твоей унылой физиономии, у тебя есть жена и тачка, — несмотря на разлагающее влияние спиртного, Масло бойщиков не утратил способности к психоанализу.
Престарелая «шестерка» у Гжеся действительно была — именно в нее трансформировались денежки; вырученные от продажи скульптурной миниатюры Лансере «Побег из горского плена». Известие о «шестерке» самым благоприятным образом сказалось на настроении Гавриила Леонтьевича Маслобойщикова.
— Отлично. Труппа должна быть мобильной, а декораций у нас немного, в багажник влезут. У тебя жена, часом, не актриса?
— Бог миловал, Леонтьич! — Гжесь подпрыгнул на стуле и даже осенил себя мелким крестным знамением.
— Это жаль. Еще одна баба нам не помешала бы. Разбегается труппа, сил нет!
А замыслы — масштабные. Вплоть до древнегреческих хоров…
— Ну-у… Женка-то у меня вообще ничего, фактурная. Для древнегреческих хоров бы подошла.
— Вот и ладушки. Если что, мы и ее выдернем. Лишняя копейка вам никогда не помешает. Ты как, не возражаешь?
Возражений не последовало, и оба раздухарившихся прихвостня Мелыгомены сдвинули рюмки.
…Через три часа плохо стоящий на ногах Маслобойщиков был представлен Лене как худрук и главреж. Его театр соответственно — как лаборатория духа, форпост искусства и камертон нравственности. Облобызав «нефритовые» пальцы очаровательной амазонки, «о, злодей, скрыл от Мастера прелестницу жену!», Маслобойщиков тут же нарисовал перед Леной фантастические перспективы «Глобуса»: малая сцена, экспериментальные постановки с прицелом на коммерческий успех, театральные фестивали в Эдинбурге и Авин… Слово «Авиньон» Маслобойщиков выговорить так и не сумел и отправился в ванную — блевать.
— Что это за тип? — поинтересовалась Лена у мужа, прислушиваясь к подозрительным звукам в ванной. — В какой ночлежке ты его подобрал?
— Tec… — Гжесь приложил палец к губам. — Я понимаю, художника обидеть может всякий. А он, между прочим, режиссер от бога. Глыба. Талантище. Мейерхольд и Товстоногов в одном флаконе. Ты что-то имеешь против?
Против Мейерхольда и Товстоногова у Лены аргументов не нашлось.
— Значит, ты будешь работать у этой глыбы?
— Мы. Мы будем у него работать.
Справедливости ради нужно отметить, что работы у Лены оказалось немного. Постоять у правой кулисы с переносной лампой, изображая умиротворенное солнце.
Постоять у левой кулисы с двумя китайскими веерами, изображая подгулявшие волны. Постоять у театрального задника с бутафорским лопухом, изображая волнующийся лес. Иногда Лена подменяла Афу Филипаки: у Афы — единственного вменяемого человека из всего не совсем здорового коллектива «Глобуса» — в последнее время появились кое-какие перспективы.
Сама Афа, из чисто актерского суеверия, рассказывать о них не хотела — даже Лене, с которой неожиданно и быстро сблизилась.
В отличие от всех других членов труппы, и Лена, и Афа имели еще один, не связанный с «Глобусом», источник дохода. Лена продавала псевдофранцузскую косметику в ларьке на станции метро «Маяковская», Афа же разносила этот суррогат по электричкам ломоносовской ветки. Вкупе с пивом, фисташками, электродрелями «Бош» и лежалой желтой прессой. Свой немудреный бизнес Афа Филипаки называла красивым и малопонятным словом «джусерство».
Лена и сама бы переквалифицировалась в джусеры, если бы электрички не имели конечных остановок. О, если бы только электрички не имели конечных остановок!
Она бежала бы куда глаза глядят, она вскочила бы на подножку последнего вагона, подставила лицо ветру свободы, а потом…
Потом разорвала бы паспорт со штампом о браке и с упоением наблюдала бы, как клочки постылого документа бессильно ложатся на насыпь и исчезают в ближайшей лесополосе.
Точно так же исчезнет квартира отца, стоит ей только начать бракоразводный процесс. Гнездо, которое она так и не сберегла. Поднаторевший в продаже имущества Гжесь разменяет ее с оперативностью блохи.
— Где только были мои глаза, когда я выходила за тебя замуж?! — Очередной артиллерийский залп не достиг цели: Гжесь уже успел передислоцироваться с кровати в кресло и натянуть джинсы.
Дальнейшая тактика ясна: за джинсами последуют рубашка, носки и перенесение боевых действий на кухню. Но до кухни дело не дошло. Между рубашкой и носками раздался телефонный звонок.
— Это тебя, — сказал Гжесь, рассеянно выслушав стенания в трубке. — Твой хачик. Требует, чтобы ты немедленно появилась на работе.
— Странно… Он не сказал, что произошло?
— Нет. Он только сказал, что дело не терпит отлагательства. И посоветовал взять машину. Что, дневную выручку профукала?
Самое время нанести очередной фланговый удар по Гжесю: вот кто умеет профукивать, просаживать, проматывать, пускать по ветру!.. Но никакого удара Лена не нанесла, и это вступало в противоречие со всем ходом войны. Да что там пигмейская война — вот уже три дня Лена находилась в противоречии сама с собой.
И все из-за пятницы.
Из-за проклятой благословенной пятницы, после которой жизнь ее резко изменилась. Нет, внешне все осталось как и прежде, включая стычки с Гжесем и даже торопливую, отдающую мокрой собачьей шерстью, оскорбительную для обоих постель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18