Элиз посмотрела на себя в зеркало и попыталась улыбнуться. Она оденется и сделает макияж тщательнее, чем обычно. Она ошеломит их всех, когда придет с Биллом на ленч.
Войдя в дом, Элиз сразу же направилась в спальню. Спальня была просторная, с высоким потолком и австрийской хрустальной люстрой, которую Элиз никогда не включала. Верхний свет был для нее сущим наказанием. Ее личные комнаты освещались только настольными лампами в шестьдесят ватт, абажуры которых были затянуты розовым шелком. Стены мягко отражали этот свет. Потолок украшала лепнина «Адамс». В комнате были две укромные ниши с арочным верхом, стилизованные под морские раковины. В каждой нише стояла бесценная фарфоровая ваза – часть наследства Элиз, оставшаяся от огромной коллекции ее матери, хранящейся теперь в отдельном крыле Метрополитен-музея.
Несмотря на отдельные предметы, комната была на удивление простоватой и обставлена слегка старомодной мебелью.
Элиз быстро сбросила с себя одежду, размышляя, что бы ей выбрать. Может, что-нибудь от Бласса или Армани? Долгое время эти костюмы были самыми что ни на есть модными. Пожалуй, слишком долгое время. Элиз передумала. «Я не хочу выглядеть, как Нэнси во время визита в «Большое Яблоко». Один джазовый пианист, с которым Элиз познакомилась в Париже, как-то рассказал ей, что Нью-Йорк называют «Большим Яблоком», потому что в нем сосредоточены все искушения рода человеческого. Элиз опять вспомнила комнату 705 и вздохнула. Нет, она наденет что-нибудь в европейском стиле. Может, то бледно-лиловое кожаное платье от Клода Монтана с большими плечами? Оно было слегка вызывающее, но очень подходило к ее статной фигуре и цвету волос. И уж в нем ее никак нельзя было бы назвать «почтенной дамой» из Гринвича. Элиз надевала это платье всего один раз и оставила его где-то здесь. Кроме того, оно стоило бешеных денег, и хорошо бы показаться в нем еще раз.
Элиз выросла с верой в то, что нужно иметь лишь самое лучшее и делать так, чтобы вещи служили как можно дольше. У нее все еще хранились костюмы от Шанель пятидесятых годов, шляпы от Хэлстона шестидесятых, Маки и Лакруа семидесятых и восьмидесятых. Ее комнаты отделывал Мак Миллан, но выглядели они немного обшарпанными, мебель и драпировка – немного потертыми. И Элиз никогда и ничего не обновляла. Она росла в огромном доме в Нью-Йорке, потом в особняке на Палм-Бич, в совершенно непомерных размеров «коттедже» в Ист-Хэмптоне, и везде ковры были протерты чуть не до дыр, шелк на абажурах висел почти что лохмотьями. Но все объяснялось тем, что ковры были абиссинскими, а шелк – итальянским. Долгие годы ее семья жила в роскоши и богатстве, поэтому они не считали необходимым доказывать это посторонним.
Оставшись в нижнем белье и чулках, Элиз прошла в гардеробную и принялась искать платье. Оно могло быть где угодно. Гардеробная Элиз была размерами с небольшую гостиную, но вещи ее необъяснимым образом оказывались то в шкафах комнат для гостей, то в холле и даже в гардеробной Билла, хотя та была значительно меньше. Вот и теперь Элиз никак не могла найти свою «экипировку», заглядывая во все уголки гардеробной.
Она опять прошла через спальню, открыла дверь в ванную комнату Билла. И застыла на пороге. Комната была пуста. С туалетных полочек исчезли флаконы и бутылочки, в ящиках не было ни одной сорочки; белье, носки, блузы и свитера – все испарилось; опустела и подставка для обуви, сделанная по спецзаказу для Билла, носившего десятый номер.
У Элиз перехватило дыхание. Он ушел. Элиз давно подозревала, что Билл собирается бросить ее. И вот это случилось.
Элиз тяжело опустилась на край ванны. «Думай. Думай. Что он сказал по телефону? Он предложил вместе сходить на ленч и настоял на том, чтобы встретиться с ней в ресторане…» Билл явно не хотел, чтобы она узнала об этом. Не может быть. Не может быть. А впрочем, что же еще? У Билла было полно одежды во всех трех домах, и даже в лондонской квартире. Он редко когда брал с собой вещей больше чем на одну ночь. А теперь все исчезло. Билл бросил ее, а она даже сразу этого не поняла.
Элиз встала и в отчаянии открыла дверь платяного шкафа. Может быть… Дверь мягко подалась. В темной пустоте одиноко раскачивалось на вешалке кожаное светло-лиловое платье от Клода Монтана.
* * *
– Вниз по Пятой авеню! – приказала Элиз шоферу и подумала: «А куда? Что мне делать? Куда идти?»
– И к «Марте», – добавила она, назвав первое место, пришедшее ей в голову.
Элиз откинулась назад. Ее лимузин медленно прокладывал себе дорогу сквозь плотный поток машин. Элиз все еще была в шоке и не чувствовала нужного эффекта от двойной порции водки, выпитой перед выходом из дома. Она закрыла глаза. Пустота. Кончиками пальцев Элиз потрогала шею и ощутила частые удары пульса, которые подтверждали, что она еще жива. Из-за этого легкого прикосновения к себе самой Элиз издала длинный, низкий, почти первобытный стон. Чувствуя, как слезы собираются в уголках глаз и уже готовы вылиться, она быстро нажала на кнопку, и между ней и водителем поднялась матовая перегородка. Элиз медленно прошептала: «Пустота». И она не знала, о чем это слово: о шкафах и гардеробной или о ней самой. Хотя чувство пустоты было знакомо для нее. Сбылись самые страшные опасения. Элиз теперь одинока. И неважно, что она уже сделала, чтобы убедить себя не чувствовать одиночества; неважно, на какие жертвы в жизни она шла, чтобы избежать его. Элиз была одна. Деньги, связи, талант, внешность – ничто не могло сдержать натиск подступившего все ближе и ближе чувства отчаяния. Элиз вытащила носовой платок из сумочки. «Что делать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162