– Я закончил учебу, получил степень. И встретил девушку, которую полюбил. Я отправился к отцу Лючии и сказал, что раз уж все так случилось, я могу считать себя свободным. До сих пор помню, как он посмотрел на меня: с сочувствием, даже с жалостью, но в то же время жестко и непреклонно. Он сказал мне: «Сынок, ты и моя дочь обвенчались в церкви Святой Девы. А законы церкви никто не может нарушить. Пока Лючия жива, она останется твоей единственной женой».
Ханжество его не знало предела. Старик наживал свои миллионы на проституции и наркотиках. Но вопросы чести собственной семьи блюлись неукоснительно. Лючия могла быть либо моей женой, либо вдовой.
Макс снова перевел дыхание.
– Она и сейчас в клинике, ей уже сорок два года. Отец ее еще в силе. А я в капкане, Алекс. И останусь в нем еще, пока она жива. – Впервые за время рассказа Макс взглянул на Алекс. – Детка, я так хочу, чтобы мы поженились. Мне уже сорок три. Я хочу иметь свою семью и дом. Конечно, я не был одинок. Одна женщина в моей жизни сменяла другую. Но я не хочу больше так жить. Я хочу, чтобы мы были вместе. Кроме тебя, мне никто не нужен. Но жениться на тебе я не могу. – Он помолчал. – Решай, Алекс.
– О, Макс!.. Я уже получила гораздо больше, чем могла ожидать. Неужели ты думаешь, что эта формальность может изменить мои чувства к тебе? Да, я была бы счастлива быть миссис Макс Фабиан, но если это невозможно, так тому и быть. – Алекс обняла Макса и прижалась к нему. – Мы можем быть вместе – это самое главное. Обойдемся без церковного благословения. Я и без священника дам тебе клятву верности. – Она улыбнулась и провела пальцами по его темным волосам.
– Но они по-прежнему следят за мной. Они знают, что я делаю, где нахожусь. Старик хорошо относится ко мне, но это ничего не значит. Он не переменится. Он постоянно присматривает, чтобы я как-нибудь не обошел их, потому что догадывается: во второй раз с такой же просьбой я к нему не приду. И если они узнают о тебе… я не знаю, что ему может взбрести в голову. Они знают все о Еве, о моей работе, в котором часу я встаю и когда ложусь. Я у него на поводке. Про тебя ему тоже скоро станет известно все. Он влиятельный и могущественный человек…
Алекс закрыла ему рот ладонью.
– Господи, Макс, да что они могут сделать! Я богатая женщина. Пусть только попробует. Деньги, которые у меня есть, тоже имеют какое-то значение в этом мире. И если он попытается что-либо предпринять, я найду способ защититься. – Глаза Алекс потемнели. – Я ведь только-только обрела тебя, Макс. И не хочу терять. Ты пойми, он же не будет знать, как ты ко мне относишься. Уверена, что он подумает, будто я одна из тех женщин, что побывали у тебя в постели. Ведь ты, например, долго был с Морой. Ничего же не случилось?!
– Но я никогда не беспокоился из-за нее: ну просто потому, что никогда не позволял себе увлечься всерьез. Мне не хотелось никому причинять боль. Но ты – радость и утешение моей жизни. Я не в состоянии отказаться от тебя. Он сразу почувствует это и может счесть, что это угрожает Лючии, что я буду настаивать на расторжении брака.
– Но ты ведь не пойдешь к нему снова? – голос Алекс напрягся.
– Прошло двадцать лет… Лючия жива, она в клинике – все такая же, ничто не изменилось с тех пор. Может быть, он изменился? Может быть, стоит попытаться. Я хочу стать свободным, Алекс. Ради тебя. Только ради тебя.
Алекс обхватила его лицо ладонями:
– Ты собираешься сделать это ради меня?
– Я готов ради тебя на все.
– Но в этом нет никакой необходимости. Мы будем жить, как живут тысячи других пар. Кому нужны эти официальные свидетельства? Разве они сделали мою мать счастливой? А уж она-то набрала целую коллекцию. Мне не нужно ничьего разрешения. Мы принадлежим друг другу – и только это имеет значение.
Макс заключил ее в объятия, и они долго лежали так, очень тихо. Потом Алекс приподнялась, села и посмотрела на него сверху вниз.
– Хочешь ли ты жить вместе со мной и быть любимым мною? – спросила она мягко.
– Попробуй только помешать мне, – угрожающе ответил Макс и рассмеялся.
21
Нью-Йорк, 1988
Ева проводила выходные дни на Ойстер-Бей в доме, который завещал ей Кристофер Бингхэм. В полнейшем одиночестве. Вернее было бы назвать это комфортным одиночеством – с ней были Джонеси, филиппинцы – муж и жена, приглядывавшие за домом в ее отсутствие, японец-домоуправитель и садовник. Все они оберегали ее покой и выполняли малейшее ее желание.
Она приехала в пятницу ночью и сразу же переоделась в свои любимые домашние вещи – бархатный халат, отделанный валенсийскими кружевами и тафтой, цвет которых подчеркивал цвет ее глаз. Высокие обшлага на рукавах усиливали сходство с шлафроками, которые носили джентльмены в середине восемнадцатого века. Ей подали легкий ужин, и она уединилась в своей любимой комнате, обитой шелком, обставленной антикварной мебелью, с картинами на стенах, так радовавшими ее. Темно-синяя лазурь, алый цвет, травянисто-зеленый и солнечно-желтый… Все окна выходили на Лонг-Айленд. Шелковые подушки, купленные в Гонконге, лежали прямо на полу у окон, рядом же стоял низкий кофейный столик, на котором Ева раскладывала свои рабочие листы.
Она взбила подушки и устроилась у столика. Взяла бювар и остро заточенные разноцветные карандаши. Красный цвет, которым она подчеркивала нужные строки, означал немедленное исполнение. Голубой – то, что она отвергала. Зеленым отмечалось то, над чем следовало подумать в дальнейшем. Черный означал: «Напомните мне об этом!» В комнате не было телефона. Уход в «убежище» означал, что никто не смеет беспокоить ее без крайней причины.
Ева позволила мыслям течь свободно в направлениях, которые особенно ее занимали, – более всего это касалось названия духов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149