В третьей машине ехали Ева и знакомый корреспондент.
Первое, что она сделала, оказавшись на австрийской земле, – это встала на колени и поцеловала ее. Затем обняла и поблагодарила своего спасителя.
– Бог вознаградит тебя за доброту… – а затем сняла очки и, глядя на него беззащитным взглядом, сказала: – Когда будешь описывать мою историю, а я знаю, что ты непременно сделаешь это, – пожалуйста, не называй моего имени, умоляю тебя. Мне еще надо время, чтобы скрыться. Если они узнают, где я, то непременно найдут. Расскажи о случившемся – мне хочется, чтобы мир узнал обо всем, что случилось с моей страной, но только пусть я останусь обычной венгерской девушкой.
– Нет, ты необычная девушка. Ты очень храбрая и отважная. Обещаю, что я не стану называть твоего имени…
История ее появилась в газетах под заголовком «Правда о венгерской героине». Корреспондент переслал ей экземпляр. Ева прочла газету, удовлетворенно улыбнулась и сожгла ее.
3
Швейцария, 1988
– Ну, как она? – спросил Макс, когда Алекс вошла в гостиную виллы с видом на Женевское озеро.
– Все еще спит.
– А, что еще важнее, – как ты?
– До сих пор не могу отойти от потрясения. Чего я меньше всего ожидала – так это того, что моя мать способна сказать «прости меня».
– Я предупреждал, что она не в себе.
Алекс присела на кушетку, стоявшую рядом с горевшим камином.
– Ты знаешь, я ведь человек неверующий, но если бы речь шла о ком-то другом, я бы сочла, что это религиозный порыв.
– Не исключено, что у Евы сработал здоровый страх перед вечными адскими муками. Может быть, пока она сидела у постели Криса, все ее прегрешения прошествовали перед ее взором.
– Насколько я знаю, она никогда не ходила в церковь.
– Твоя мать делала много такого, о чем ни одна душа не имеет понятия.
Алекс взяла чашку с кофе и, добавив в него сливок, из черного превратила в бежевый.
– Во всяком случае, мы добились того, чего хотели, – удовлетворенно произнес Макс, щедро насыпая в чашку сахар.
– Почему-то меня не покидает ощущение, что мне предстоит пережить еще нечто такое, к чему я совершенно не готова.
– И с чем это связано?
– Не знаю… так… пока что-то неопределенное. Но у Евы уже возник какой-то замысел, – задумчиво ответила Алекс. – Ведь такого еще не бывало, чтобы она сомневалась в правильности своих поступков. Мы тысячу раз слышали, как она провозглашала: «Я обязана выполнить свое предназначение, и ничто – ничто! – не в состоянии помешать мне». – Алекс удалось очень точно передать выражение и интонацию матери, которая «давала очередное представление».
– Если она хотела, чтобы я простила ее, то почему не попросила меня прийти? Знаешь, мне кажется…
– Что?
– …Может быть, это звучит слишком жестоко, но она снова играет какую-то роль. Иначе все это совершенно не соответствует ее характеру. Она отвергала саму мысль о моем существовании. И теперь вдруг при всех попросила у меня прощения. Мне кажется, что просто начался новый акт пьесы. Ведь она как хамелеон. Боюсь, что я так никогда и не увижу ее истинного лица – только те маски, которые она надевает. Но сейчас доктор говорит, что она эмоционально истощена и впала в патологический сон. У нее такое уже случалось. Однажды она проспала три дня…
– Она и в самом деле должна была истощить все свои душевные запасы… Будем ждать…
– Ты уже подготовил сообщение для прессы?
– Да, еще до того, как телефон начал звонить, как сумасшедший. Я подчеркнул, что Ева находится в глубоком шоке.
– И мне так кажется. Почему, Макс? Я не понимаю.
– А ты стараешься всегда все понимать?
– На все есть свои причины, – твердо ответила Алекс.
– Поэтому ты и сомневаешься в искренности матери?
– Угрызения совести – это то, чего она никогда не переживала. Ее убежденность в непогрешимости своих поступков непоколебима.
– И ты не веришь, что человеческое сердце способно измениться под влиянием обстоятельств?
– Мне бы хотелось, чтобы у нее было сердце.
– По крайней мере, два человека смогли заставить ее забыть обо всем.
– Не путай сердце и чувства со страстью, с половым влечением.
– Но Криса-то она обожала.
– И выбирала весьма странные способы для демонстрации своего чувства. Любить в ее представлении – означало завладеть кем-либо и повелевать им.
– Тогда тем более все понятно. Она утратила то, что представлялось для нее самой большой ценностью. Смерть по-разному отзывается в душах людей. И я впервые вижу, как дыхание смерти коснулось Евы.
– Потому что не видел ее раньше…
– Но, может быть, именно потому, что на этот раз она переживает искренне, тебе кажется, что она не очень убедительна в своей роли? Вспомни, что рассказывал Джонси, когда он сообщил об аварии с Крисом. Она будто окаменела, и единственное, что она смогла вымолвить, это – «отвезите меня к сыну». – Теперь она на двадцать лет старше. Время и возраст потребовали некоторых переделок в пьесе.
– Боже мой, да ты иной раз как стена, непробиваемая стена!
Алекс вспыхнула, но все так же упрямо повторила:
– Не пытайся убедить меня, что чья-то смерть способна изменить характер человека. Боюсь, ты напрасно тратишь время, стараясь внушить мне, что мать превратилась в святого Павла…
– А почему бы и нет? Ты ведь знаешь, как ловко она умеет манипулировать людьми, событиями, самой жизнью, наконец… Ее воспоминания, наверное, составили бы толстенный том. Но не следует упускать из виду одну важную вещь: даже Ева Черни ничего не может поделать со смертью. И осознание этого, быть может, вызвало желание кое-что исправить, изменить. Попытайся посмотреть на нее под таким углом. Не исключено, что случившееся помогло ей осознать ужасную для женщины вещь – что она стареет, что осталась одна… Плотина рухнула, и на нее обрушилось то, что она прятала от себя:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149