Все они обладали определенными качествами, которые казались ему необходимыми в жене. Равные партнеры в браке, одинаково еретичны, они были умны, остроумны, забавны и ни в чем не уступали мужчинам.
Подгоняя лошадь, Робин мрачно размышлял о том, что так и не встретил женщину, похожую на своих родственниц, что, возможно, и было причиной отсутствия у него интереса к женитьбе. Он никогда не учитывал это. А вот теперь…
Луиза.
Нет, ничего из этого не выйдет. Он в жизни не получит разрешения ее родных, даже если попросит. Вероятно, заменяет ей отца именно Лайонел Аштон, так что спрашивать следует его. А это означает, что Робин окажется в настоящем змеином гнезде.
Кто такой Лайонел Аштон? Если он на стороне Елизаветы и истинно ей сочувствует, может, и не станет противиться такому предложению. Но если он шпион самого испанского дьявола, непременно позаботится о том, чтобы Робина повесили или оставили лежать в сточной канаве с перерезанным горлом, прежде чем согласится выслушать подобное предложение. И если Аштон действительно тот, кем кажется, Робин не желает иметь ничего общего с тем, кто находится под его влиянием. Даже если это Луиза, к которой так влечет самого Робина.
– Все в порядке, милорд?
Робин внезапно осознал, что стоит посреди конного двора, похлопывая хлыстом по сапогу и глядя в никуда. Конюх, принявший коня, с любопытством поглядывал на него.
– Да… да… – раздраженно бросил Робин. – Лошадь мне понадобится через полчаса.
Он нырнул под арку, ведущую к одному из внутренних дворов дворца, и, выбросив из головы все мысли о Луизе, сосредоточился на том, что скажет Пиппе.
Нужно быть с ней откровенным. Рассказать о намеках Лайонела. Она непременно скажет ему все, что знает или подозревает. О чем догадывается. Если он станет избегать всех упоминаний о ее странной и, по его мнению, опасной близости с Аштоном, они смогут спокойно и по-деловому обсудить создавшееся положение.
Если сестру что-то связывает с Аштоном, ей будет трудно услышать, что он, вероятно, испанский шпион, а не просто придворный из свиты Филиппа, но Пиппа достаточно хорошо знала тот мир, в котором жила, чтобы не справиться с обрушившейся на нее новостью. Она сама говорила, что всякий должен приспосабливаться, что честность слишком дорого обходится. Иллюзий у нее не осталось. Она сумеет вынести удар. Смириться с сознанием того, что Лайонел ее использует.
Робин от всей души надеялся, что сестра не более чем флиртовала с этим человеком. Хоть бы оказалось, что все это время глаза у нее были открыты, что она понимала и принимала тот факт, что Аштон – враг, даже если ее тянуло к нему. Неужели она не сумела уберечься от близости с ним?
Он поспешил наверх, прислушиваясь к шороху шпалер, развеваемых сквозняками, игнорируя толпы людей, заполнивших коридоры. Остановившись у двери Пиппы, он громко постучал и дернул за ручку. Дверь оказалась закрытой на внутренний засов.
– Пиппа, это я.
Никто не ответил. Он снова подергал за ручку.
– Пиппа, ты еще спишь? Мне нужно немедленно поговорить с тобой. Через пару часов я отправляюсь в дорогу.
Большего на людях он сказать не мог. Кричать тоже не было смысла. Поэтому он снова постучал.
Дверь распахнулась. Робин переступил порог, бормоча на ходу:
– Прости, если разбудил, но мне необходимо… – Только сейчас он поднял глаза и осекся, в ужасе глядя на сестру. – Господи! Что случилось? Что с тобой, Пиппа?
Перед ним стоял призрак. На мертвенно-бледной коже набухли синие вены. В глазах сверкало безумие. Казалось, она сверхчеловеческим напряжением удерживает свое тело в вертикальном положении и, если немного расслабится, тут же рассыплется на мелкие осколки.
– Это ребенок? – всполошился Робин, не дождавшись ответа. – Тебе плохо? Ради Бога, Пиппа, отвечай!
Он схватил ее за плечи и стал трясти, пытаясь добиться хоть какой-то реакции. Потом обнял и прижал к себе, не в силах придумать ничего другого.
Пиппа молча позволяла себя держать, чувствуя, как его тепло, знакомый запах и нежность проникают сквозь страшную, непроглядную, ледяную тьму, окружившую ее после возвращения во дворец. Она знала, что должна делать, знала с первой минуты этого омерзительного откровения, но ее словно паралич сковал с тех пор, как она заперлась в спальне, лишенная возможности думать, а тем более замышлять планы.
– Ты больна? – повторил Робин, все еще не отпуская ее. – Что-то с ребенком?
Пиппа разомкнула кольцо его уютных объятий.
– Я не больна, Робин. Но должна немедленно уехать отсюда. И тебе придется мне помочь.
Ее голос звучал странно равнодушно, бесцветно. Робину он показался таким же бледным, как ее лицо. Его буквально трясло от беспокойства, граничившего со страхом. Да, он боялся услышать то, что она скажет ему. Но выслушать придется.
– Говори, – велел он.
Она поведала ему все, по-прежнему стоя в центре комнаты, прижимая локти к бокам, выговаривая слова глухо и невыразительно. Только в глубине глаз горело зеленое пламя. Очевидно, именно так, сдерживая все эмоции, она могла описать словами ту мерзость, которую с ней сотворили. Ее унизили, низвели до положения животного, и она чувствовала себя грязной. Признаваться во всем брату было невыразимой мукой, но она скрывала в глубине души чудовищное осознание собственной неполноценности. То самое чувство, от которого хотелось кричать, рвать на себе волосы, полосовать кожу ногтями. Но она ничем не выказала своих эмоций.
Робин в безмолвном ужасе слушал сестру. За тридцать лет жизни он повидал немало зла, жестокостей и гнусностей. Но холодная порочность, бессердечная развращенность этого насилия были вне его понимания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123