Коротко стриженные волосы. Богато одетый. Наверное, нетрезвый… Кого из этих детей он сюда принес? Кого? Отвечай сейчас же!
Женщина испуганно вращала глазами, но молчала. Не то из упрямства, не то от страха. А может, не понимала, о чем речь.
Оуэн решил сменить тактику: перейти от кнута к прянику. Он убрал кинжал от горла старухи и вложил в ножны. Встретив удивленно-осуждающий взгляд Пен, кивнул ей, как бы говоря: все в порядке, я знаю, что делаю.
— Мистрис, — обратился он к хозяйке, — оставим в покое ножи и поговорим о деле. То есть о деньгах. Я возьму этого ребенка у вас и заплачу втрое больше, чем платит вам Брайанстон. А вы можете сказать ему, если хотите, что ребенок умер. От лихорадки. Думаю, он не очень удивится, что такое случилось в подобном месте.
Странная тишина воцарилась после этих слов. Даже дети перестали плакать: возможно, их поразили звуки мужского голоса, которого они почти никогда не слышали.
Пен, обеспокоенная внезапным молчанием малышей, подошла к ним, опустилась на колени и прижала их, заплаканных, грязных, сопливых, к своему наряду дешевой шлюхи. Но смотрела при этом только на старуху.
— Итак, мистрис, — повторил Оуэн, — переходим к условиям нашего соглашения.
Та продолжала беспокойно вращать глазами и ничего не говорила.
— Какой из них? — в который раз повторила Пен, не сводя с нее взгляда.
Оуэн вынул из кармана кожаный кошелек. Такой же он оставил недавно в доме у Бетси Кошем.
Несмотря на всю напряженность момента, Пен вспомнила вдруг, что не вернула ему тех денег.
Теперь глаза хозяйки не бегали по сторонам, а сосредоточились на одном предмете — на кожаном кошельке.
— Сколько? — спросила она хрипло.
— Пять гиней.
Она сощурилась, из глаз сочилась жадность.
— Лорд платит мне две гинеи в месяц за то, что я держу его.
— Глупости! — не выдержала Пен. — Его мать никогда не позволит ему тратить столько.
Выражение лица и голос Оуэна резко изменились. В глазах появилась жесткость, голос стал презрительно-властным.
— За две гинеи в месяц, — сказал он, — можно сытно кормить и держать в чистоте два десятка малолетних детей. Не похоже, чтобы вы одели и накормили даже двух… Короче говоря: я плачу вам пять гиней. Соглашайтесь, или мы прибегнем к другим способам убеждения.
Женщина медленно повернула голову к Пен, все еще обнимающей обоих мальчиков.
— Лорд принес сюда вот этого.
Она указала на малыша, который снова засунул в рот палец.
— Обещал две гинеи в месяц, ей-богу. — Она сплюнула на пол себе под ноги. — Я и половины от этого не видела. Клянусь.
— Зато теперь видите целых пять.
Оуэн вытряхнул их на стол.
Пен неотрывно смотрела в грязное, изможденное лицо ребенка. Ее ребенка. Он по-прежнему сосал палец, глаза то и дело закрывались — хотел спать или от истощения. Ей показалось, они такого же цвета, как у Филиппа, эти глаза. Ей хотелось, чтобы она ощутила сейчас восторг, материнский экстаз, но этого не было. Только удовлетворение, что цель достигнута. И какое-то отчуждение. Отрешенность. Словно мучился все эти годы, мечтал и надеялся найти ребенка один человек, а нашел, добился того, о чем мечтал, — совсем другой.
Да, она обрела своего ребенка. Он жив и, даст Бог, будет здоров. Почему же вместо радостного успокоения и чувства счастья странное ощущение пустоты… опустошенности?..
Она взглянула на Оуэна. Он выглядел очень спокойным, но таким равнодушным… безучастным. В тот момент, когда она впервые в жизни держит в руках своего ребенка.
Он выполнил то, что обещал. За это ему огромная благодарность. Так зачем же требовать от него соучастия в ее переживаниях, чувствах? Тем более что она сама в них еще не разобралась. Кроме того, он сказал, что в его жизни нет места детям, даже его собственным. А Робин в своем рассказе о нем кое-что к этому добавил.
Она смотрела сейчас на Оуэна — своего любовника, своего возлюбленного — как на чужого человека. Никогда она не знала его, не понимала… Но это он помог ей найти ребенка! И еще (не забыть!) она должна вернуть ему деньги…
Потом она посмотрела на второго мальчика, который тоже засыпал, прижавшись к ней, и внезапно произнесла, отчетливо и резко:
— Заплатите ей и за другого ребенка!
Оуэн уставился на нее и негромко переспросил:
— Что вы сказали, Пен?
Она твердо встретила его недоуменный взгляд и так же отчетливо сказала:
— Я не могу бросить на произвол судьбы это дитя… как, возможно, могли бы поступить вы, Оуэн.
Последние слова она не хотела произносить, видит Бог, они вырвались сами, по своей воле. Она повторяла себе, что прошлое Оуэна не должно ее касаться, заботить, интересовать. Что в любом случае — сумеет он ей помочь или нет — им суждено вскоре расстаться, и это естественный конец недолговечной любовной истории, в которой перемешались деловая необходимость, чувство и простое вожделение… Почему же все-таки ее так задело то, что она услышала? Почему она захотела узнать от него самого, отчего он сделал то, что сделал? И было ли все это на самом деле?..
Оуэн продолжал смотреть на нее.
Откуда она узнала? Кто ей сказал?
Взгляд его сделался жестче, губы плотно сжались.
— Заплатите этой мерзкой твари, — повторила Пен, — сколько она потребует за второго ребенка. За обоих.
— И за девочку тоже? — холодно спросил он.
— У девочки есть мать. Она служит здесь.
Хозяйка с хищным интересом прислушивалась к их разговору и решила вмешаться, видимо, боясь, как бы не передумали.
— Двенадцать гиней за двух, милорд, — почтительно сказала она и добавила как бы в оправдание:
— Мне же надо будет чего-то отвечать про них, когда спросят, вы ж понимаете…
— Заплатите же ей!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118