), я потихонечку прокралась со свертком, скрывающим «Полет мысли», в гостевую спальню, намереваясь распаковать там лошадь и скромно пристроить ее в каком-нибудь уголочке, чтобы она поначалу не слишком мозолила глаза моему благоверному.
А вот когда «Мысль» обживется в нашем доме, превратится в привычный и потому естественный предмет интерьера, ее можно будет потихоньку передвинуть поближе к видным местам…
И тут в комнату ворвался Михаил с журналом в руке.
— Леля, тут пишут, что весной, 8 марта, в Чикаго феминистки отмечали День солидарности женщин в борьбе за свои права, и просто Женский день. Основательница интернационального Женского социального и политического союза Эммовнкхёрст предлагает сделать этот праздник международным. Вы, феминистки России, тоже будете теперь отмечать?
— Несомненно. Мы уже думали об этом. Со следующего года и мы тоже начнем регулярно праздновать эту дату. Правда, по принятому у нас в стране юлианскому календарю Женский день падает вовсе не на 8 марта, а на 23 февраля. Представляешь, когда правители России перестанут валять дурака и введут у нас григорианское летоисчисление, как во всем цивилизованном мире, женский праздник автоматически передвинется на 8 марта, а у людей уже останется привычка что-нибудь отмечать 23 февраля…
— Ну ничего, выход всегда есть — можно придумать праздник и для 23 февраля. Например, Мужской день — тоже повод повеселиться!
И тут Миша заметил мою новую символическую «Мысль»…
— А что это, такое ужасное, ты устанавливаешь на столике? Похоже на грубое подобие взбесившейся лошади, — было заявлено в весьма бесцеремонном тоне.
— Ну знаешь, дорогой, на тебя не угодить! То тебе не то, и это не это, — я, в свою очередь, тоже не сдержалась. — Лошадь как лошадь, очень художественно выполнена. Когда я увидела ее на вернисаже в Берлине, просто не смогла от нее оторваться.
— Хм, лошадь как лошадь… По-моему, от такой лошади у кавалерийского ротмистра может случиться удар.
— Ротмистрам не мешает развивать художественный вкус, — отрезала я. — Да, эта лошадь не похожа на обычное животное из плоти и крови, рожденное кобылицей. Она — плод изощренного воображения мастера.
— Излишне изощренного, — хмыкнул Михаил. — На грани шизофрении.
— Ну если ты желаешь иметь изображение лошади, отвечающее твоим вкусам, закажи копию конной статуи Александра III работы Паоло Трубецкого. Ту, что установили в Петербурге у Московского вокзала. Вот там уж лошадь так лошадь. Недаром про этот памятник говорят:

Стоит комод,
На комоде — бегемот,
На бегемоте — обормот.

— Как ты не права, Леля! Надеюсь, потомки еще оценят этот памятник по достоинству. Если, конечно, эстеты вроде тебя не добьются его преждевременного сноса — дискуссии о статуе бронзового Александра идут с самого момента его установки. А ведь в этой скульптуре столько юмора!
— Да, просто обхохочешься. Ладно, дорогой, мы с тобой семейную художественную дискуссию на сегодня завершаем, — подвела я итог, — мне хотелось бы навестить Лидию Танненбаум и узнать, как у нее дела.
На этот раз путешествие по московским улицам показалось еще более приятным, чем поездка с вокзала на Арбат, потому что одета я была надлежащим образом: реабилитированное каракулевое манто, теплая шляпа с мехом, муфта, в которой согревались руки, — как это располагало к санным прогулкам по заснеженной Москве. Даже долгий путь в Лефортово совершенно меня не утомил.
Контора фирмы «Франц Вернер Крюднер» поражала непривычно деловой обстановкой.
Впрочем, непривычной эта обстановка была, вероятно, только для меня, ибо я впервые попала на фирму уже в разгар всех несчастий и не имела возможности представить себе ее деятельность в лучшие времена.
Множество служащих, вновь появившихся в помещении конторы, без отдыха занимались делом и сновали, как шестеренки в хорошо отлаженном механизме. Что ж, Лидия с ее деловыми качествами, похоже, может стать достойной преемницей своего шефа.
Попросив секретаря (это была уже не та бестолковая накрахмаленная барышня, приводившая на память рекламу мыла, а куда более скромная особа средних лет) доложить о своем визите управляющему, я с удивлением увидела, как из дверей кабинета Германа Германа выходит мне навстречу не кто иной как, Елизавета Эрсберг собственной персоной.
То, что Герман давно исчез из своего кабинета и где-нибудь скрывается, было как раз неудивительно — ясно же, что этот господин завяз в шпионской истории по уши, а может статься, и к убийствам причастен… Но что его зам Лизхен, маленькая секретарша из адвокатской конторы, — вот это был сюрприз!
Помнится, в газетах писали, что она была арестована по делу об убийстве Штюрмера… Стало быть, все-таки выпустили, убедившись в непричастности.
По виду Елизаветы сразу можно было сказать, что она преуспевает и вполне способна теперь удовлетворить свою давнюю страсть к нарядам, двойным буфам, серебряным галунам, юбкам в складку и золотым побрякушкам.
Хотя сегодня галунов на ее платье как раз не было, зато декольтированный ворот бархатного лифа украшала какая-то бахрома, напоминающая мышиные хвостики. Прежняя простая девическая прическа Лизы с трогательными белокурыми завитками превратилась в модный «помпадур», и настолько помпадуристый, что для его сооружения понадобилось как минимум три валика для волос, мощный шиньон и пяток боковых черепаховых гребней, инкрустированных перламутром, не считая адского труда опытного парикмахера.
Лизхен и держалась теперь по-новому, все ее робкие и угодливые манеры мелкой служащей, полностью зависящей от сильных мира сего, в одночасье исчезли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98