И добром за добро платила. Никогда она ему не отказывала, крика его не замечала, не дулась, когда он нраву своему волю давал, а то и распускал руки.
И это она стала женой, подарившей ему сына.
— Врешь ты.
На этот раз он не повышал голоса, но повитуха отшатнулась так, словно он не то что накричал на нее, но еще и замахнулся.
— У нее там священник сейчас. — Женщина еще крепче прижала к себе захлебывающееся плачем дитя и стала бочком пробираться из холла.
— На вашу леди потом посмотрите. Нам сначала помыть ее надо. И прибраться там.
Радолф не отставал ни на шаг.
— Еще чего! Я сам к ней пойду и все разузнаю. — Нельзя вам туда, — повторила повитуха. — Не годится на такое мужчине глядеть, разве что он — духовник. — Она, пятясь, отступала назад, загораживая собой младенца, За спиной женщины показалась сухонькая фигурка в черном облачении, и Радолф кинулся к ней, как к своему спасению.
— Скажите, это ведь не правда, да? — требовательно обратился он к священнику.
Несмотря на свой весьма почтенный возраст и некоторую глухоту, тот, похоже, за долгие годы служения хорошо научился разбираться в чувствованиях недоверчивых мужей, и на этот случай у него были припасены слова утешения.
— Сын мой, нам должно отречься от себя и во всем положиться на волю Божию.
— Отречься? — Кулаки Радолфа сжимались и разжимались, сжимались и разжимались. — Отречься? — Голос его взлетал все выше, а сам он ринулся в комнату.
Священник, подскочив сбоку, пытался преградить ему путь, но, отодвинутый мощной рукой, вцепился в одежду Радолфа в последней попытке задержать его.
— Лучше вам этого не видеть!
Радолф не стал стряхивать с себя духовное лицо. Старичок-священник так и висел на решительно двигавшемся герцоге — и вдвоем они являли собой забавное зрелище. Вот только смеяться ни у кого охоты не возникало.
С яростью и надеждой Радолф рванул на себя дверь…
Стоило ему появиться на пороге, как все скорбящие служанки Джоселин поспешили навстречу, стараясь помешать ему хоть что-то увидеть.
— Нельзя вам сюда, ваша милость! — кричали они в один голос.
Но он-то знал, что можно. Она была там, на постели, одна, похолодевшая, побелевшая, недвижная, пряди золотых волос, которые он так любил трогать, слиплись от пота.
«Не правда! Боже, сделай так, чтобы это оказалось не правдой!»
Покрывала в багровых пятнах. Лучистые голубые глаза, так дерзко выдерживавшие его взгляд, то смеющиеся, то полные тихой ласки, закрылись и утонули в глубоко ввалившихся глазницах.
«Не правда!»
Ладное тело, стройные руки и ноги сведены страшной судорогой, словно натуга, с которой она производила на свет его сына, измяла и поломала все ее косточки.
Сына, о котором он так молился, ни о чем другом не думая, не считаясь с чем бы то ни было еще. Сына, которого и она ждала так же нетерпеливо. Которого хотела любить, растить, воспитывать.
«Не правда!»
Он почувствовал толчок в спину. Кто-то навалился сзади. Потом чьи-то руки обхватили его, и Радолф понял, что его тащат к выходу. Этот кто-то пытается увести его назад, в большой холл. Глаза застилала пелена, но Радолф понял, что это за непрошеный помощник. Паттон. Губы у того шевелились, и, как будто из далекой дали, до Радолфа доходили слова утешения. Паттон говорил:
— Да женишься еще. Сколько их у тебя уже было. Просто такое уж твое счастье, хилые все попадались — ни одна до сроку дитя не доносила. А вот Джоселин дотянула до родов. И следующая тоже сможет дотянуть.
Вой, исторгшийся из могучей глотки Радолфа, пронзил и без того тягостную тишину, разлившуюся в холле, так что бывшие там мужчины совсем оробели.
— Нет! — Воздух разорвала взметнувшаяся ладонь, превратившаяся в полете в сжатый кулак. Один удар, и Паттон распластался на полу. — Нет! — Схватив скамью, Радолф стал крушить ею уставленные угощением столы. Кувшины, кружки, тарелки разлетались во все стороны. В воздухе повис густой тяжкий дух горького эля.
— Не бывать этому!
Глаза его выхватили из толпы повитуху, и он зашагал к ней. Та, взвизгнув, попыталась прикрыть ребенка своим телом.
— Корова безмозглая, — только и сказал он, вложив в свои слова все презрение, на которое оказался способен. — Да как я могу сотворить дурное моему сыну, коль Джоселин жизнь за него отдала?! Он же мне вдвойне дорог поэтому. — Потом, глядя прямо в глаза повитухи, Радолф приказал:
— Найдешь для него лучшую кормилицу в Англии. Чтоб молоко ее было сладкое и чистое — проверишь! Смотри за моим сыном хорошенько, больше у меня нет никого. Ты за него головой отвечаешь. Он умрет — ты умрешь.
— Ага, ваша милость. Ладно. — Повитуха присела, почтительно наклонив голову, а когда он дал знак, поспешно заковыляла во внутренние покои — купать младенца положено в тепле, а там горел камин.
Добравшись до своего массивного кресла, Радолф обессиленно рухнул в него. Потом, слегка придя В себя, стал приглядываться к этому знаку своего высокого достоинства: темное дерево, затейливая резьба, подушки с изысканным шитьем — дабы его благородное седалище не оскорблялось неудобствами. И тут он вспомнил. Вспомнил, как Джоселин дразнила его, насмехаясь над его горделивыми притязаниями на величие, будто бы принадлежащее ему по праву рождения. Как он, не выдерживая ее издевательств, крепко обхватывал ее обеими руками, но и в его объятиях она не хотела сдаваться. Как он сулил ей такое же замечательное кресло — будет и у нее настоящий трон. Вот только сына пускай родит сначала.
Неужели все это ушло навеки? Оторвав тяжеленное кресло от пола, он, собрав силы, поднял его вверх и потащил к окну. Подушки посыпались на пол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127