Мои следы на просеке кое-где оказались зачеркнуты следами небольшого медведя. Унюхал пищу. Я запер машину, зашагал к палатке и добрался до места еще до полудня – на обратную дорогу ушло в два раза меньше времени, чем на поиски машины. От лямок дешевого рюкзака болели плечи, а тело было мертвым после кошмарной бессонницы.
Бостон. Вечером накануне предполагаемого отъезда я жутко надрался у «Джека Вирта» – слопал полдюжины сосисок, сыр с плесенью и бермудский луковый сэндвич с черным хлебом. Это – плюс двенадцать двойных «Джим Бимов» и несколько кружек пива – проделало изрядную прореху в моих сбережениях. Зато наверняка полезно и питательно. Я спал на полу у себя в комнате, добравшись до нее милостью некой странной силы; что если это было… Нет, этого не может быть. Перед рассветом я вдруг проснулся, решив, что в комнате кто-то есть. Дверь была открыта. Я чувствовал, как со мной происходит что-то ужасное – или прямо сейчас, или произойдет днем. Я встал с пола, захлопнул дверь, попытался уснуть опять. Но ничего не получилось, тогда я сел голышом перед открытым окном и стал смотреть на крыши многоквартирных домов на той стороне улицы. Это могло означать, что сегодня я умру – автобус воткнется в разделительную стенку и перевернется. Но я быстро забыл о смерти. Похожие предчувствия настигали меня сто раз, и ни одно из них, к счастью, не сбылось.
Подул ветер с моря. В комнате было душно, сыро, но бриз в этой темноте оказался тугим, холодным, сильным и быстро нагнал свежего воздуха. Послышалось карканье вороны – я рассмотрел ее тусклый силуэт в небе, где только и было, что узкая полоска бледной красноты на востоке. Заверещали другие птицы, но ворона опередила всех. Я вспомнил, что если ворона одна, значит, она разведчик, другие так и не появились. Одинокая ворона.
Я встал со стула и подошел к плите, перешагнув через чемодан. Он достался мне в наследство от отца, из-под искусственной кожи со множеством царапин проглядывал картон. Линолеум потрескался, и на свет проступил черный деготь, в котором живут и рождаются вороны. Мне захотелось кофе, но когда я зажег газ, мой живот, пах и бедра вдруг посинели. Какого цвета мертвые? Вот вам синяя ворона с ценным билетом до Нью-Йорка. С билетом на автобус. Без племени и приятелей-ворон. С перепугу я зажег лампу и стал разглядывать руки – вены на предплечьях были толстыми, узловатыми и синими. Кровь готова свернуться без предупреждения. Синяя глыба поплывет вверх к плечу и к сердцу – в яблочко. Я мрачно выпил растворимый кофе и оделся. Солнце вытянулось прямоугольником света на противоположной стене комнаты. Снизу звон молочных бутылок. Я возвращался в детство, где можно было прятаться в камышах и листьях лилий, оставляя над водой только нос, глаза и макушку. Моя подружка из соседнего домика входила в воду неуверенно. Ей было двенадцать лет – считай, ни единой волосинки ниже затылка, пухлая, розовая, очень симпатичная, с длинными черными косами. Мы приветствовали друг друга под водой, затем хватались за руки и всплывали, чтобы набрать воздуха, – над болотом на той стороне озера летали вороны.
В воздухе висел гнусный, непонятно откуда взявшийся холод, мерно лил почти стальной дождь. Там лежал Бостон, мертвая мокрая треска с вытаращенными глазами. Чемодан был тяжел и громоздок; я поставил его на плечо, потом попробовал пристроить перед собой, как буфер от сырого ветра. Куча грязных шмоток и слишком много книг. Мне хотелось бросить его в канаву и начать все с нуля. Я сел в троллейбус до Парк-стрит, вздохнув с облегчением, когда тот выехал из этого уродства и нырнул в дыру на Кенмор-сквер. Поддавшись импульсу, я вышел на Копли взглянуть на закрывавшийся сторивилльский «Ханнингтон» – клуб, где великие джазмены отдавали сибаритам свои пропитанные наркотой неистовые сердца, устраивая сеты столь грандиозные, что эти сердца лопались с треском, и на пол лилась кровь. Я перешел Копли-сквер, не уступая машинам, – все гудели, но почему-то мне было безразлично, собьют меня или нет. Гигантский судебный иск навсегда освобождает человека от финансовых затруднений – заголовок в «Глобе». Лимузин из аэропорта, едва меня не задев, остановился перед «Плазой». Я был там всего раз и предложил выйти за меня замуж одной девушке, мы сидели за стойкой, занавешенной расшитым балдахином и крутившейся, словно карусель. Я слишком много выпил и спросил бармена, нельзя ли выдернуть штепсель и остановить эту чертову штуку. Нам предложили уйти, и она кричала «нет», но нас уже выталкивали, моя просьба показалась им слишком дерзкой. Переставив чемодан с одного плеча на другое, я зашагал к публичной библиотеке, где провел столько времени, читая журналы и записывая свою историю дождя и горя. В библиотеках слишком много придурков. В Нью-Йорке и Фриско то же самое. Они срут в туалетах на пол, болтают что-то невнятное и ко всем пристают. Однажды в вестибюле я видел молодого парня, который орал «смотри» и тряс своим хреном. Потом запахнул плащ и попытался выскочить на улицу, но неловко застрял в крутящейся двери. Одна тетка визжала, но большинство лишь пожимали плечами. Депрессия. Ему нужна помощь. Замок на ширинку для начинающих.
По Парк-стрит к автовокзалу, где я сел на скамью и стал ждать автобуса на Нью-Йорк, ходившего раз в час. Вот где никакого щегольства. Склонные к плевательству и блеву предпочитают именно автобусы – свежевыпущенные обитатели психушек колесят в них по стране, автовокзалы со всей их вонью и бубнежем сплетаются вместе, изнуряющий запах солярки, свободный обмен смертельными вирусами в забегаловках, у питьевых фонтанчиков и в туалетах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70