Помните, ваше молчание может обернуться для кого-то бедой. Мы предпочтем разработать тысячу ошибочных версий, чем упустить хоть что-то, способное помочь делу.– Насколько вы близки к поимке этого человека?"Насколько близки? Что за идиотский вопрос?"– У нас в разработке целый ряд направлений. Я не могу...– Вы ожидаете неминуемого ареста?От гнева к горлу Кейт подступает ком.Она смотрит не на ведущую, а прямо в камеру."Поговори с ними в их гостиных, за их обеденными столами. Поговори с ними. Поговори с ним".– Если вы смотрите нашу передачу, я хочу сказать вам следующее. Вас предупредили. Мы вас обязательно поймаем. Это вопрос времени, только времени, и ничего другого.Выдержка начинает изменять ей. Она чувствует, что готова сорваться и заскользить в непредсказуемом направлении, как Сильвия по накрененному полу бара "Амфитриты", но чувствует и то, что уже слишком поздно. Ей с этим не справиться, она просто обязана, обречена и хочет пройти через это.– Вы считаете, что имеете своего рода право делать то, что делаете. Позвольте мне в связи с этим заявить следующее. Я не успокоюсь, пока вас не найдут, слышите? Этому будет посвящено мгновение жизни, находящееся в моем распоряжении. Если потребуется, я обойду всю землю, я буду преследовать вас на суше и на море. Куда бы вы ни посмотрели, я обязательно буду там, прямо позади вас. Пока вы на свободе, я не остановлюсь.Ведущая взирает на нее в изумлении.Кейт тяжело сглатывает. Ее колотит от ярости.Ее дрожащие пальцы движутся к микрофону, прикрепленному к воротнику свитера. Она отстегивает его аккуратно кладет его на столик перед собой, встает и не говоря ни слова, покидает студию. * * * "И почему только чужой опыт ничему нас не учит? Редферн Меткаф позволил делу Серебряного Языка разрушить свою жизнь, потому что считал его своим личным делом. В глубинах той холодной зимы в Лондоне, когда убийства следовали одно за другим и мы ничего не могли поделать, чтобы остановить их, я поняла, что за кошмар навлек на себя мой босс, и дала себе слово никогда не допустить, чтобы нечто подобное случилось со мной. Я буду выигрывать и буду проигрывать, но никогда не допущу, чтобы это влезло мне в душу. Да нет же, мы ничему не учимся!" * * * В дом Элизабет Харт Кейт является затем, чтобы попытаться поднять ее из мертвых и заглянуть внутрь того, что было ее жизнью. Белый жар ее ярости, направленной на Черного Аспида, охладился до управляемого, равномерного кипения, однако огонек, поддерживающий эту температуру, в любой момент может вспыхнуть испепеляющим пламенем.Элизабет жила на Виктория-стрит, как раз за западной оконечностью Юнион-стрит. Это типично абердинская улица, с двухэтажными домами на одной стороне и одноэтажными коттеджами с большими, встроенными в покатые кровли мансардными окнами – на другой.Элизабет жила в одном из двухэтажных строений, с гранитным бордюром и входной дверью со стороны заднего фасада.Опросы соседей Элизабет не прибавляют знаний о Черном Аспиде, но позволяют много узнать о его жертве. Можно с уверенностью сказать, что сильно скучать по ней никто не будет. По общему единодушному мнению, покойная являлась завзятой сплетницей, любительницей подглядывать в замочную скважину и копаться в грязном белье. На каждого, кто был готов ее выслушать, она выливала целый ушат неприглядных сведений о супружеских изменах, любовных связях и порочных детях, почерпнутых из невесть каких источников, а то и притянутых за уши.Работа на дому предоставляла Элизабет бесконечные возможности для домашнего шпионажа. Ее письменный стол был расположен так, что с рабочего места была видна Виктория-стрит, а из кухни открывался панорамный вид на задние стороны домов на соседней улице. Три отдельных ряда домов – ее дом, дом напротив и дома позади – и целый сериал о чужих жизнях для ее развлечения.Элизабет жила здесь лет двадцать – примерно столько, сколько длилась холодная война Кейт с Фрэнком, – и всегда одна, никаких жильцов, никаких сожителей и, конечно, никакого мужа. В первые годы ее злословие порождало проблемы и явилось причиной по меньшей мере двух разводов, случившихся из-за того, что она, став свидетельницей неверности мужей, не преминула сообщить об этом их женам. Однако со временем у соседей выработалось что-то вроде иммунитета к ее словесному яду: над тем, что раньше бесило, стали посмеиваться.Стоя посреди пустого дома, Кейт размышляет о том, что хуже: когда тебя ненавидят или когда над тобой смеются, и приходит к выводу, что даже отвращение предпочтительнее презрения.Может быть, единственный отчасти положительный отзыв последовал от соседки, сказавшей Фергюсона, что теперь, когда полиция лишилась недремлющего ока осведомительницы, следует ожидать локального всплеска преступности.Как ужасно, если твоя жизнь настолько никчемна, что единственным развлечением становится жизнь других людей."Может быть, и меня в будущем ждет такая же участь. Не в смысле ловли сплетен и подсматривания за проходящей мимо чужой жизнью, а в смысле ужасного одиночества, когда твой дом каждую ночь зияет издевательской пустотой. Лео вырастет, у него появятся девушки. Да, конечно, Синклер неплохо справляется с одиночеством. Но он мужчина, ему легче".Дом Элизабет представляет собой любопытную смесь признаков обжитого и пустующего помещения. С одной стороны, очевидно, что в этом месте постоянно кто-то присутствовал: свидетельством тому запахи дыхания, кожи и освежителя воздуха, разложенные страницы газеты с телепрограммой, где передачи, которые стоит посмотреть, обведены красной ручкой. С другой стороны, здесь нет ничего, что хотя бы отдаленно могло быть описано как личное:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126