Не случайно, пока скрывался, он не сделал ни малейшей попытки подать весточку Мезису, хотя и не знал, что тот арестован. И есть запись допроса, где он, вдруг сорвавшись, признал, что не собирался делиться с Мезисом ни рублем. А глаза Красовского при упоминании о Мезисе делались прозрачными-прозрачными… до полной пустоты.
Судебное заседание подходило к последней стадии.И вот:– Подсудимый Красовский, что вы желаете сказать в последнем слове?В сочетании «последнее слово» есть нечто магическое, зал настороженно затихает.Красовский заготовил и хорошо отрепетировал свой монолог и произнес его без запинки и с долей торжественности. Учитывая его возможности, это был шедевр «человекообразия»:– Граждане судьи! Все то, что изложил государственный обвинитель в мой адрес, все те факты, я в основном с ними согласен. Я сейчас очень глубоко осознал свой поступок. – Публика завибрировала, и Красовский неохотно «уточнил»: – Не поступок, а больше, чем поступок. И мне очень жаль, что нет человека, нет у матери сына, у детей отца, у жены мужа. В семье достатка соответствующего. Я очень раскаиваюсь в своем поступке. – Тут из зала докатилась волна негодования, плеснула в барьер, и Красовский заставил себя выдавить: – В своем… преступлении. Я заверяю суд о том, что если суд сочтет возможным сохранить мне жизнь, то я всю эту оставшуюся жизнь посвящу тому, чтобы смыть это позорное пятно в моей жизни! Я приложу для этого все мои силы и способности! Спасибо.И сел, оставив висеть в воздухе «спасибо».«Он приложит свои способности! – пробормотал кто-то. – Нет уж, больше не надо».Настала очередь Мезиса. Он поднялся – и молчал. Долго молчал, пока совладал с языком.– Я все последние дни… месяцы… думал, хотел понять, как это все произошло… Снова умолк.– Я понял только одно… что все это произошло от того… как я вел свою жизнь…Будто груженую телегу тащил и останавливался отдыхать. Было физически трудно переносить его надрывное молчание.– Я вспоминал, как я жил… Так я не жил, а существовал, больше ничего…Паузы все удлинялись. Похоже, он разучился говорить. Попробуйте вместо наших многоточий вставить 15, 20, 25 секунд немоты – это нестерпимо много. И все же Мезиса слушали. Его молчание гипнотизировало и заставляло напряженно ждать, чем оно разрешится.– Я даже ничего не могу хорошее вспомнить о себе…Оператор поймал объективом мать Мезиса. Она протестующе подняла руку: разве можно такое вслух? Но сын не видел. Он маялся в совершенном, абсолютном одиночестве.– Вот вы дали мне слово…Мезис ссутулился, в несколько приемов проглотил удушающий ком в горле.– Так я воспользуюсь этим словом… и прошу: оставьте мне жизнь…Выговорил наконец. И наконец смог вздохнуть.– Я бы хотел начать жизнь свою с самого начала, но прожить ее только по-другому!.. – И шепотом: – Все.
… Прошение о помиловании было отклонено.В тот день, когда это стало известно, наша группа в монтажной работала угрюмо; рано разошлись по домам.Резали и склеивали как раз кадры судебного процесса, и они не «остывали», сколько ни гоняй их на монтажном столе.Признаться ли? Мы сделали бы все, чтобы спасти Владимира Мезиса от высшей меры. Но решали не мы.«Я бы хотел начать жизнь свою с самого начала, но прожить ее только по-другому!..»Пожалуй, и смог бы по-другому.«Ах, Танечка!»

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14