Скалари отказался прокомментировать, упоминался ли в посмертной записке случай с Лофтон, не сообщив также, в чем состояли затруднения в служебной деятельности Макэвоя.
Скалари заявил, что не знает, по какой причине Макэвой приехал в Эстес-парк, прежде чем застрелиться. По его словам, расследование инцидента продолжается.
Заметку я перечитал дважды. Она не содержала информации, мне неизвестной, но странным образом привлекла внимание. Вероятно, это происходило из предположения, будто я знаю причину появления Шона в Эстес-парке. Тем не менее думать об этом я больше не хотел. Отложив статью в отдельную папку, спрятал ее в ящик стола. Компьютер издал писклявый звук, и по верху экрана пополз текст сообщения. Меня вызывал главный редактор. Да, я снова на службе.
* * *
Офис Грега Гленна находился за отделом новостей. Одна из стен состояла из стеклянных панелей, что позволяло наблюдать за рядами репортерских кабин, а из окон, расположенных на западной стене, открывался вид на горы — если, конечно, их не закрывал смог.
Гленн был хорошим редактором, почитавшим качественную литературу более всего остального. Это мне в нем и нравилось. В газетном бизнесе существуют редакторы двух типов.
Одни уважают факты, до предела насыщая ими свои статьи, и делают так, что их опусы почти невозможно дочитать до конца. Другие — отдают все слову, никогда не позволяя фактам попасть в тело сюжета. Я нравился Гленну потому, что умел писать, и он почти всегда доверял мне выбор темы.
Он никогда не давил на меня, так же как никогда не досаждал расспросами. Понадобилось время, чтобы понять: если он оставит газету и уйдет на понижение или на повышение, все это может перемениться.
Редакторы вьют собственные гнезда. Уйди он — и, видимо, мне придется заняться новостями полицейской хроники или переписывать строки прямо из полицейских пресс-релизов, анализируя «маленькие» убийства.
Я присел на обитый бархатом стул напротив стола и стал ждать, пока он закончит разговор по телефону. Гленн был лет на пять старше меня. Когда десять лет назад я впервые появился в «Роки», он уже считался одним из лучших репортеров, каким я сам стал теперь. Однако со временем он ушел в менеджмент.
Теперь Гленн каждый день носил костюм и пользовался маленькими привилегиями на футбольных матчах с участием подающего из «Бронко». Гленн проводил больше времени за телефонными переговорами, чем за прочими делами, тщательно отслеживая политику головного офиса в Цинциннати.
Он превратился в сорокалетнего мужчину с животиком, женой, двумя детьми и хорошим жалованьем, которого не хватало на покупку дома там, где хотела бы жить его жена. Все это Грег рассказал мне за пивом в Винкупе, и это был единственный раз за последние четыре года, когда я видел его пьяным.
Одну из стен в кабинете Гленна занимала полоса пришпиленных к ней лицевых страниц: темы газетных выпусков за последние семь дней. Каждое утро страницу семидневной давности снимали, прикрепляя свежую обложку в начале.
Наверное, он делал так, чтобы находиться в курсе новостей и в их связи с реальными событиями. А может, просто напоминал себе о сути профессии журналиста — ведь теперь Гленн не писал ничего.
Наконец он положил телефонную трубку и посмотрел на меня.
— Спасибо, что пришел. Хочу снова выразить сочувствие по поводу брата. И если тебе необходимо еще какое-то время — не проблема.
— Спасибо. Но я вернулся.
Он кивнул, не собираясь, однако, меня отпускать. Я понял, что Гленн хочет сказать еще что-то.
— Хорошо, тогда ближе к делу. Что у тебя есть на этот момент? Насколько я помню, ты находился в поиске нового проекта, когда... когда все произошло. Раз уж ты вернулся к работе, лучше занять тебя настоящим делом. Сможешь погрузиться в него с головой.
И в этот момент я понял, что за дело мне предстоит. Наверное, решимость зрела у меня давно. Просто она не могла выйти на поверхность, пока Гленн не задал свой вопрос. Конечно, теперь-то все очевидно.
— Я собираюсь писать о своем брате, — ответил я.
Не уверен, был ли мой ответ именно тем, что Гленн надеялся услышать. Думаю, да. Мне казалось, он следил за развитием событий с того момента, как узнал, что двое полицейских встретили меня в редакции и сказали о том, что случилось с братом. Вероятно, он достаточно умен, чтобы специально не давать такого задания, а устроить так, чтобы решение принадлежало мне. Оставалось задать простой вопрос.
В любом случае выстрел за мной. И все мои обстоятельства резко переменились. С той же ясностью, с какой жизнь представляется в ретроспекции, все будущие события определились с единственной фразой в тот момент, когда в офисе Гленна прозвучал мой ответ.
Да, я сталкивался со смертью. Я представлял себе зло. Но я не знал ничего.
Глава 3
Взгляд Уильяма Гладдена скользил по мелькавшим около него счастливым лицам. Казалось, он стоит возле торгового автомата. Купите фотокарточку. Не нравится? Вот другая, возьмете?
Нет, не сейчас. Кроме того, их родители слишком близко. Надо подождать, пока кто-то из них не сделает ошибку, выйдя на пирс или наклонившись к окошку ларька за сладкой ватой, — и оставит свое чадо совершенно без присмотра.
Гладдену нравилась карусель у пирса в Санта-Монике. Он полюбил это место не за то, что карусель выглядела старинной, и не потому, что, как гласил текст рекламы, понадобилось шесть лет для ручной раскраски скачущих лошадок и реставрации механизмов. И не за то, что карусель запечатлена во множестве фильмов, виденных за годы, особенно — за годы, проведенные в Рейфорде. Не потому, что она возвращала память к Лучшему Другу и к другой веселой карусели, в которой они мчались по кругу когда-то — на ярмарке в Сарасоте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24