Жизнь вернулась в почти нормальное состояние. Почти, потому что маятник качнулся в другую сторону. Все было тихо, мирно, ничего не происходило. Аргайл прочитал последнюю лекцию, начались каникулы, пора было серьезно браться за подготовку доклада. Флавия сидела почти без дела, видимо, все похитители картин в Италии устроили себе каникулы. Сотрудники отдела успешно выполняли рутинную работу, а Флавии оставалось навести порядок в столе да ходить по коридорам власти, выбивая кое-какие средства.В должности ее пока не утвердили, но она старалась об этом не думать, потому что здесь от нее все равно ничего не зависело.Флавия наслаждалась весной. С Боттандо они больше не встречались, он занимался оформлением отставки. Генерал позвонил, попрощался, сказал, что наконец-то уходит на заслуженный отдых и намерен обосноваться в одном тихом местечке. Спокойно так сказал, без эмоций, словно не было тридцати лет напряженной работы.Флавия была разочарована. Довольна, конечно, что он не переживает, но и немного расстроена. Неужели и с ней будет вот так же? Придет время, и она настолько пресытится этой работой, что без всякого сожаления расстанется со всеми друзьями и коллегами? Кроме того, Флавия всегда считала, что у нее с генералом особые отношения. Он мог бы попрощаться с ней должным образом, а не ограничиваться телефонным звонком.Но надо торопиться наслаждаться антрактом. Торопиться, поскольку она знала, что он не продлится долго. Рано или поздно что-нибудь произойдет. И произошло, причем раньше, а не позже. Началось все с небольшого облачка на горизонте, ставшего предвестником жестокого урагана.В одной газете появилась небольшая статейка, в которой сообщалось, что художник-авангардист найден мертвым на собственной выставке. Событие не бог весть какой важности, но в стране установился временный застой, и журналисту, очевидно, было не о чем писать. Вот он и принялся изгаляться. Юмор порой выходил у него далеко за рамки дурновкусия.В заметке было сказано, что некий художник, Маурицио Саббатини, ухитрился утонуть в чане с алебастром, где сидел, создавая перформанс под названием «Еще раз к вопросу о Помпеях». Своеобразный парафраз на тему археологических раскопок древнего римского города, где тела горожан навечно застыли в позах, в которых их настигла смерть. В аннотации к перформансу указывалось, что это протест художника, недовольного тем, как бездушная наука превращает человеческую трагедию в музейный экспонат. Голый Саббатини погружался по горло в жидкий алебастр и сидел, устремив невидящий взор в пространство. Посетители могли застать его спящим или заунывно поющим неаполитанские песенки. Предполагалось, что все это символизирует быстротечность жизни и неизменность искусства.Впрочем, публика не понимала, что это все означало. Один художник, тоже практикующий перформансы, заметил, что в этом и заключалась слабость (фатальная, как потом оказалось) Саббатини как творца. Его перформансы были такими туманными, что их никто не понимал. В тот день Саббатини был пьяный (еще одна его слабость). Он сел в чан, но, перед тем как алебастр начал твердеть, погрузился туда с головой. Никто из публики ничего странного не заметил. Администрация галереи очухалась (этот факт особенно веселил журналиста), когда иссяк запас фирменных шоколадных конфет, которыми Саббатини угощал посетителей выставки. О том, что он в чане, догадалась уборщица. Позвонили в полицию. Тело художника пришлось извлекать с помощью отбойного молотка. Данный факт журналист счел очень забавным и долго его смаковал, забыв даже упомянуть, какого же числа великий художник умер.Флавия прочитала заметку еще раз, и когда удовлетворение от того, что злодея все же настигла Божья кара, уступило место рассудительности, сообразила, что где-то там, в его жилище, должна лежать огромная куча денег, и надо поторопиться, прежде чем ее кто-нибудь обнаружит. Не то чтобы она совсем не доверяла коллегам, просто хотелось избежать ненужных объяснений.С покойниками работать легко. Они не станут возмущаться, когда вам вздумается покопаться в их имуществе. Получить разрешение коллег на обыск квартиры Саббатини было делом очень тонким, ведь афера с картиной Клода Лоррена была строго засекречена. Но у Флавии уже имелся большой опыт отделываться туманными намеками на некие нити в расследовании сложного ограбления и подслащивать пилюли обещаниями объяснить все позднее.На улаживание этого вопроса ушло все утро. После обеда Флавия вызвала к себе стажера Коррадо: она решила взять его с собой. С образовательными целями.— Вы помните гипотетическое дело, над которым работали несколько недель назад? — спросила она в машине. — Так вот, гипотетическим оно не было.— Я не сомневался, — ответил развитый не по годам молодой человек.— Да. Картина была настоящая, и похищение тоже. Сейчас мы отправимся в квартиру к преступнику.— Предстоит задержание?Флавия быстро прояснила ситуацию. Реакция Коррадо была более чем сдержанной.— Бедняга, — произнес он. — И какую же он похитил картину? Ценную?— Сама точно не знаю. Впрочем, не важно. Она уже на месте.Коррадо даже бровью не повел.— Так вот, — продолжила Флавия, — в квартире этого человека мы поищем что-нибудь полезное. Дневники, записи, телефонные счета… В свое время он участвовал в движении левых экстремистов и наверняка знаком с конспирацией. Так что я не ожидаю никаких открытий. Но никогда не знаешь, где повезет. Мне представляется, он должен быть беден, как церковная крыса, и последние двадцать лет жить впроголодь. Ведь сидение в чане с алебастром никак нельзя назвать прибыльным занятием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51