Если в результате этой поездки Боттандо сможет вернуть хотя бы часть итальянского наследия, высокопарно заявил Томмазо, то, безусловно, должен ехать. Пусть он не беспокоится, они прекрасно обойдутся без него, на все вопросы ответит Спелло.Итак, генерал отбыл в Швейцарию. Здесь он сразу начал сомневаться, так ли уж плоха музейная братия в сравнении со швейцарской полицией. Попытка завязать беседу в огромном черном «мерседесе», катившем по автобану, была встречена угрюмым молчанием. Мрачное настроение Боттандо рассеялось, лишь когда он увидел своего старого французского коллегу в фойе банка.Жана Женэ любили все. Протестант из Эльзаса, он возглавил свое управление задолго до того, как итальянские бюрократы начали подумывать о создании подобного управления и о переводе в Рим Боттандо. На первых порах Женэ оказал неоценимую помощь своим итальянским коллегам. Презрев различные ограничения, он передал им горы накопленной информации, посвятил Боттандо в тонкости работы грабителей и скупщиков краденого и регулярно делился с ним последними сплетнями из мира искусства. Сколько раз Боттандо благодарил его за вовремя подсказанный совет! Естественно, он старался отплатить ему той же монетой. Любой запрос от Женэ рассматривался как дело первоочередной важности; постоянный обмен информацией приносил пользу обеим сторонам.Кроме всего прочего, Боттандо просто любил француза за его оптимизм и чувство юмора, и Париж был одним из тех немногих мест, куда он всегда ездил с удовольствием. Нежелание говорить на любом языке, кроме французского, было, пожалуй, единственным недостатком Женэ, поскольку ограничивало общение. Тем более что Боттандо был не силен во французском; правда, после хорошей еды и изрядной порции коньяка он начинал изъясняться на галльском наречии значительно свободнее.Он пошел навстречу другу, раскинув объятия, но, отчетливо ощутив на себе хмурый взгляд швейцарского полицейского, споткнулся и ограничился крепким пожатием руки и сияющей улыбкой.— Рад видеть тебя, друг мой, — сказал Женэ. — Как тебе наша следственная работа, а?! Ты хотя бы оценил, что мне удалось заставить этих непрошибаемых типов, — он помахал рукой безмолвному швейцарцу, — пустить нас в святая святых?! Не так плохо для старика француза.Они поднялись по лестнице и шли сквозь бесконечный строй сверкающих сталью турникетов. Боттандо поздравил коллегу с удачей.— Удача, ха! Отличная полицейская работа — вот что это такое. Поиски, встречи, виртуозно проведенные допросы… Ну, наверное, был элемент везения, но совсем пустяковый.Боттандо признался, что не рассчитывает обнаружить в сейфе что-либо интересное.— Наши иконы пропали девять лет назад. Даже если он украл их, вряд ли у него могла остаться хоть одна, даже как сувенир.— Я тоже не жду сокровищ. Но кто знает? Жаль, что он скончался так скоропостижно. Беседа с ним могла получиться очень интересной.С удовольствием разыгрывая роль галльского рубахи-парня — роль, давно усвоенную им при встречах с иностранцами, Женэ театрально потирал руки, наблюдая, как вооруженный до зубов охранник достал ключ и вставил его в замок большого сейфа, каких было в зале около ста. Боттандо с усмешкой отметил, что владельцы сейфов наверняка пребывают в приятном заблуждении, что дубликатов ключей от их сейфов не существует и их содержимое недоступно как для воров, так и для официального досмотра, что иногда даже хуже. Еще один пример швейцарского лицемерия, подумал он.Охранник заметил, что Морнэ арендовал один из самых дорогих сейфов, стоимость его аренды составляла десять тысяч швейцарских франков в год. Уже одно это означало, что там должно было находиться нечто очень интересное.Он ошибся. Там не оказалось ни украденных икон, ни записной книжки с адресами коллекционеров, ни банковских счетов — словом, ничего такого, что могло бы продвинуть полицейское расследование. Там были деньги: полмиллиона швейцарских франков, пятьдесят тысяч долларов в мелких купюрах, такое же количество в немецких марках и английских фунтах и около четырехсот тысяч долларов в иной свободно конвертируемой валюте. Кроме того, там находилась перевязанная красной лентой стопка рисунков и тетрадей — изрядно захватанных и забрызганных краской. Пока мужчины пересчитывали деньги и переписывали номера купюр, Флавия, о ком, похоже, забыли и которая за все утро едва ли промолвила два слова, села в уголке и начала просматривать наброски.Некоторые оказались очень старыми — на них были изображены руки и ноги, различные типы лиц и костюмов — типичные ученические работы студента традиционной художественной школы. Флавия вспомнила, что когда-то Морнэ учился в Парижской академии изящных искусств и считался многообещающим художником, но затем почему-то сменил род деятельности и вместо создания картин занялся их продажей. Он также учился в Лионе до того, как переключился на коммерцию. Разглядывая рисунки, Флавия догадалась, почему Морнэ отказался от творчества. Он был великолепным рисовальщиком, но все его работы выглядели вторичными и слишком уж старомодными. Вспомнив лекции в университете, Флавия заметила в некоторых работах подражание Рембрандту, потом узнала ноги от Пармиджианино и бесконечные вариации на тему Сикстинской капеллы.Рисунки перемежались пространными записями скучнейших лекций по истории искусства. Позже, после беспорядков 1968 года, методика обучения в академии изменилась революционным образом; конечно, нельзя сказать, чтобы художники от этого стали лучше, но по крайней мере процесс обучения стал не таким однообразным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61