У каждого была своя манера говорить, свой выговор, но, вспоминая обиды, все волновались и бранились одинаково. То, о чем рассказывали рикши, было хорошо знакомо Сянцзы. Он впитывал их слова, как вы сохшая земля – капли дождя. Сам он рассказать о своей беде не умел, но, слушая других', чувствовал, что в своем горе не одинок.
Все страдали, и он вместе со всеми. Его жизнь была тяжела, и он проникался сочувствием к ближним. Когда говорили о тяжелом – хмурился, о смешном – улыбался. Он знал, что все они – друзья по несчастью.
Прежде Сянцзы удивлялся, как это рикши могут так подолгу чесать языки – ведь болтовней сыт не будешь! Сегодня он впервые понял, что они говорят об их общих бедах – бедах всех рикш, и о его горе тоже.
В разгар беседы дверь неожиданно открылась, и в комнату ворвался поток холодного воздуха. Все сердито оглянулись. Но никто не входил, будто нарочно. Мальчик-слуга закричал:
– Побыстрее, дяденька милый! Холода напустишь! На пороге появился человек. Тоже рикша, на вид лет
пятидесяти. Короткая ватная куртка была вся в заплатах; на локтях и из передней полы торчала вата. Видимо, он давно не умывался, и трудно было определить, какого цвета у него кожа; только красные от холода уши напоминали созревшие помидоры. Из-под рваной шапчонки выбивались седые волосы; на ресницах и коротких усах висели сосульки. Человек нащупал стул, сел и тихо с трудом произнес:
– Чаю…
В этой чайной обычно собирались рикши, имевшие постоянную работу; видимо, старик зашел сюда случайно. Все поняли, что с ним случилось нечто более серьезное, чем то, о чем они толковали. У всех пропала охота говорить. В другое время какой-нибудь зеленый юнец непременно высмеял бы такого посетителя, но сейчас было не до шуток.
Голова старика опускалась все ниже и ниже, и он вдруг свалился на пол. Все вскочили.
– Что? Что случилось?
– Стойте! – остановил их хозяин чайной, сразу смекнув в чем дело. Он подошел к старику, расстегнул ему ворот, приподнял беднягу и, поддерживая за плечи, прислонил к стулу. – Сладкой воды, быстро! – Наклонившись, он прислушался к дыханию старика и пробормотал: – Ничего страшного!
Люди стояли ошеломленные в духоте и в дыму. Не мигая, смотрели они на старика, каждый думал: «Такая же участь ждет и меня! Доживу до седых волос, так же вот свалюсь и больше не встану!»
Когда ко рту рикши поднесли сладкую воду, он застонал. Не открывая глаз, провел по лицу черной от грязи рукой.
– Выпей, – сказал хозяин на ухо старику.
– А? – Старик открыл глаза, увидел, что сидит на полу, и захотел подняться.
– Пей, пей, не спеши. Все столпились вокруг.
– Охо-хо! – вздохнул старик. Обхватив чашку обеими Руками, он медленно выпил воду, обвел всех растерянным взглядом. – Спасибо вам! Спасибо!
Голос его звучал необычайно ласково, задушевно. Казалось странным, что голос этот исходит из-под жалких обвисших усов. Старик попытался встать. Несколько человек бросились ему на помощь, усадили на стул. На лице старика проступила робкая улыбка, и он мягко произнес:
– Ничего, ничего, я сам! Замерз, проголодался, голова закружилась. Теперь все в порядке…
Он еще шире улыбнулся, и сквозь слой грязи и пыли все увидели доброе, открытое лицо.
Сердце у людей дрогнуло. У одного рикши, который уже изрядно выпил, на глаза навернулись слезы.
– Налей-ка еще два ляна, – попросил он и, когда принесли водку, поднес старику чашку:
– Выпей, прошу тебя! У меня постоянная работа, но поверь, мне тоже не сладко. Стараюсь ни о чем не думать. Год прошел, и ладно. Еще два-три года, и я стану таким же, как ты! Мне ведь уже за сорок… А тебе, наверное, скоро шестьдесят стукнет?
– Нет, мне пятьдесят пять! – Старик отпил глоток, – Холодно, пассажиров не найдешь. Вот я и бегал с голодным брюхом: было у меня несколько монет, выпил, чтобы согреться. А когда подъехал сюда, не удержался, решил заглянуть. Здесь жарко, я ничего не ел, вот и помутилось в голове. Ничего, это пустяки!… Спасибо вам всем!
Желтовато-седые, похожие на солому волосы старого рикши, грязное лицо, даже черные как уголь руки – все, казалось, излучало свет. Так светятся древние изображения святых в заброшенных храмах, по-прежнему вызывая священный трепет. Все смотрели на старика с каким-то особым почтением, глаз с него не сводили, словно боялись, что он вдруг исчезнет.
Сянцзы все время молча стоял рядом. Но, услышав, что старик голоден, бросился на улицу и принес десяток пирожков с бараниной, завернутых в капустный лист. Подал их старику и вымолвил лишь одно слово:
– Ешь!
Потом сел на свое место и низко опустил голову, будто очень устал.
– Ой-ой! – Старик готов был заплакать от радости. – Вы мне все равно что братья! Сколько сил тратишь, пока везешь пассажира, а попробуй получи с него лишний медяк…
Он поднялся.
– Погоди! Поешь сначала! – закричали со всех сторон.
– Я позову Сяо Маэра, моего внука, он караулит коляску.
– Сиди, я схожу! – вызвался рикша средних лет. – Здесь твоя коляска не пропадет, будь спокоен: напротив – полицейский участок. – Он приоткрыл дверь: – Сяо Маэр! Тебя дедушка зовет! Оставь коляску и иди скорее сюда!
Старик потрогал пирожки, но так ни одного и не съел. Когда Сяо Маэр вошел, он протянул ему пирожок:
– Сяо Маэр, внучек, это тебе!
Мальчику было лет двенадцать. Личико худенькое, а сам кажется толстым, столько намотано на него лохмотьев. Нос покраснел от мороза, из него течет, уши под рваными наушниками тоже красные. Мальчик подошел к деду, взял пирожок, надкусил и сразу схватил второй.
– Не спеши!
Старик погладил мальчика по голове, взял пирожок и стал медленно жевать.
– Дедушке хватит двух пирожков, остальное – твое!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68