Трудно было понять, балагурит бродяга или нет, однако в глазах у него мелькали искорки смеха. Мысль о бездомном, сетующем на нехватку столиков в его излюбленной общественной кухне, показалась мне довольно забавной. Надо же – проблема заполучить столик! Часто ли я слышал подобную фразу от своих друзей в Джорджтауне?
Мордехай улыбнулся:
– Как тебя зовут?
Я заметил, что, обращаясь к человеку, он всегда стремился узнать его имя. Похоже, бродяги были для Грина не жертвами судьбы, а родственными душами. Мордехай любил их.
“Интересно, – подумал я, – как человек превращается в бродягу? Что за поломка произошла в огромном механизме социальной помощи, из-за которой граждане Америки становятся нищими и ночуют под мостами?”
– Драно, – сказал бродяга и сунул в рот выловленный из моего супа кусочек моркови, покрупнее выбрал.
– Драно? – удивился Мордехай.
– Драно.
– А фамилия?
– Отсутствует. Для этого я слишком беден.
– Кто тебя так назвал?
– Мамочка.
– А сколько тебе было тогда лет?
– Около пяти.
– Но почему Драно?
– У нее был ребенок, который вечно орал и не давал нам спать. Ну и однажды я накормил его “Драно” <Патентованное средство для прочистки канализации, смесь поташа и алюминиевого порошка> , – разъяснил бродяга, помешивая ложкой в моей тарелке.
Я не поверил ни единому слову из этой хорошо отрепетированной и умело поданной истории. Зато ее завороженно слушали окружающие. Драно наслаждался всеобщим вниманием.
– Что же было дальше? – невозмутимо спросил Мордехай.
– Ребенок помер.
– Но это был твой брат!
– Нет. Сестричка.
– Значит, ты убил собственную сестру?
– Зато потом мы спокойно спали по ночам.
Мордехай подмигнул мне, давая понять, что наслышался подобных баек предостаточно.
– Где ты живешь, Драно? – полюбопытствовал я.
– В Вашингтоне.
– Где твой дом? – уточнил Мордехай.
– Здесь, там… Много богатых дамочек, которым нравится мое общество.
Соседи Драно не выдержали: один фыркнул, другой заржал.
– А куда приходит твоя корреспонденция? – продолжил беседу Грин.
– На почту.
Было очевидно, что за словом в карман Драно не лезет.
Мы оставили его в покое.
Приготовив для добровольцев кофе, мисс Долли выключила плиту. Бродяги принялись устраиваться на ночь.
Мы сидели у стола, пили кофе и смотрели, как люди в полутьме сворачиваются калачиками на полу.
– Вы долго намерены пробыть здесь? – осведомился я.
– Трудно сказать. – Мордехай пожал плечами. – Сейчас тут около двухсот человек. Как правило, всегда что-нибудь да случается. Священник хотел, чтобы я остался.
– На всю ночь?
– Как обычно. А вы можете уйти, когда пожелаете.
Делить сон с присутствующими не входило в мои планы.
Но и покидать церковь в одиночку было боязно.
Белый человек за рулем дорогой машины в пятницу ночью на безлюдной улице весьма сомнительного квартала? Я был очень далек от мысли испытывать судьбу – пусть даже снегопад прекратился.
– У вас есть семья? – возобновил я разговор.
– Да. Жена работает секретаршей в министерстве труда.
Три сына. Один в колледже, другой в армии. – Голос Мордехая дрогнул, и я не стал спрашивать о третьем. – Третьего мы потеряли десять лет назад. Его убили на улице.
– Простите.
– А у вас что?
– Женат, детей нет.
Впервые за последние часы я вспомнил о Клер. Как бы она повела себя, узнай, где я нахожусь? Мы всегда были слишком заняты, чтобы тратить время на что-то, хоть отдаленно похожее на благотворительность.
Клер наверняка пробормотала бы нечто вроде: “Он совсем рехнулся”, – только и всего.
Плевать.
– Чем занимается ваша жена?
– Проходит хирургическую практику в Джорджтауне.
– Так у вас все впереди, не правда ли? Через пару лет вы станете компаньоном в известной юридической фирме, а ваша супруга – хирургом. Воплощенная Американская мечта.
– О да!
Неизвестно откуда взявшийся священник увлек Мордехая в угол кухни, приглушенно заговорил. Захватив несколько штук печенья, я направился к молодой женщине с детьми.
Она спала; голова ее покоилась на подушке, правая рука обнимала младенца. Ребята лежали под одеялами рядом, старший не спал.
Присев на корточки, я протянул ему одно печенье. Глаза мальчишки блеснули, он мгновенно сунул лакомство в рот.
Маленькое худое тельце, никак не больше четырех лет.
Голова матери соскользнула с подушки; женщина проснулась, взглянула на меня усталыми печальными глазами, заметила печенье, слабо улыбнулась, поправила подушку и снова задремала.
– Как тебя зовут? – шепотом спросил я малыша. Угощение сделало нас друзьями.
– Онтарио, – без всякого выражения протянул он.
– Сколько же тебе лет?
Паренек поднял четыре растопыренных пальчика, подогнул один, но после некоторого колебания распрямил.
– Четыре? – уточнил я.
Он кивнул и протянул руку за новым угощением. Мне стало приятно. Я дал печенье. Я готов был отдать ему все, что имею.
– Где ты живешь?
– В машине, – прошептал он.
До меня не сразу дошло, что это означает. О чем бы еще спросить? Впрочем, стоит ли? Печенье занимало его гораздо больше, чем разговор с незнакомцем. На три вопроса я получил три честных ответа. Они жили в машине.
Мне захотелось выяснить у Мордехая, как должен поступить порядочный человек, узнав, что целая семья живет в машине, однако вместо этого я продолжал сидеть и улыбаясь смотреть на Онтарио.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100