В голове кружилось такое количество мыслей, что утр
ом не смог вспомнить ни одной. Хотя нет, думал о том, что вот в Питере и встре
чу ту самую девушку… Ту самую, которую должен встретить в своей жизни каж
дый мужчина. О которой говорилось в фильме Де Ниро «Бронкская история».
В Питере, на вокзале, я повстречал тебя.

Помнишь, шеф попросил тебя встретить на вокзале важного чела. Ты стояла у
бюста Ленина, теребя листок с написанным от руки названием твоей конторы
. Как будто уже тогда знала, что все закончится встречей со мной. Может, жиз
нь специально так устроила Ц заставила сады цвести в тот год особенно с
ильно, а тебя послала на вокзал встречать незнакомца. И, конечно, не случай
но этот самый незнакомец не приехал, а приехал родной и любимый я…

До сих пор в ушах стоит этот страшный крик: «Давай, давай!» Толпа не могла у
спокоиться. Она хотела смерти одного из нас. Она не понимала, что мы родили
сь не для смерти, а для жизни. Для жизни вместе. Но мы нарушили ход наших суд
еб. Мы разрушили все. Разрушили наши души, наши тела и сгорели… Нас больше
нет. Мы растворились в крике «Давай! Давай!»…

Первый раз я сделал тебе больно случайно. Я хотел не боли, а удовольствия,
но оно всегда идет рядом с болью. За все надо платить. Тогда я еще не знал… н
о позже разобрался в этих жестоких правилах и совершенствовал технику.

Та девушка не была какой-то особенной. Просто мне вдруг стало интересно
Ц каково это трахнуть ее на столе в этом чертовом баре. Дал тридцать бакс
ов бармену, чтобы он ушел в служебку на полчаса, оставив нас одних в пустом
темном помещении, среди бутылок виски и кранов с капающим в подставленн
ые бокалы горьким пивом. Мне было важно схватить ее за здоровые сиськи, ст
янув трусы, войти в нее и трахать, трахать и кончить… А потом потерять к не
й всякий интерес.
Когда кончил, ее не стало. Мне было на все плевать. Если бы с неба упал здоро
венный кусок железа и размозжил ей голову, я бы лишь отряхнулся и, закурив
(опять я начал курить!), вышел из этого бара… Так все и было. Я трахнул сучку
и забыл, как ее зовут. И никогда бы не вспомнил о ней, если бы не ты. Наша ссор
а ничего не значила! Я бы вернулся, и все было бы нормально… Но тебе зачем-т
о вздумалось искать меня, и ты заглянула в этот бар. Я стал рассказывать эт
ой сисястой дуре анекдот… Да так громко, что ты услышала мой голос… услыш
ала ее смех. Ты не вошла внутрь, не ушла прочь. Ты стояла у окна и смотрела. С
мотрела, как я входил в нее, как она закрывала глаза, хватая меня за задниц
у длинными пальцами с наманикюренными ногтями. Ты хотела вырвать их куса
чками и засунуть глубоко, прямо в нее, чтобы она, задыхаясь от боли и слез, с
тала умолять прекратить все это. Но ты бы не перестала, желая, чтобы она ис
пытала все, что чувствовала ты, пока стояла у этого окна…

Ты проводила меня на Итальянскую улицу, где я снял комнату за триста рубл
ей в сутки. Большую, светлую, чистую комнату с огромной кроватью и плакато
м с голой девицей на стене. Я поначалу не смотрел на тебя как на самку. Но ко
гда я увидел эту кровать, когда ты подошла к тумбочке и взяла с нее забытую
предыдущим жильцом книжку (Борис Виан, «Пена дней»), когда ты совсем по-ко
шачьи изогнула спину… Сейчас я с особым трепетом вспоминаю, как красиво
ты изогнула спину, как вверх поползла маленькая белая маечка, сдвигая в с
торону рисунок, закрывающий от посторонних взоров твои маленькие упруг
ие груди…
Все это я не смогу забыть, но тогда я хотел, чтобы ты поскорее ушла, дав мне в
озможность завалиться спать. Я был благодарен тебе за помощь, но боялся о
бмана и не доверял тебе. Чужак в твоем городе, я знал, как любят девочки вро
де тебя, носящие маленькие прозрачные маечки, наебывать таких приезжих о
лухов, разводить их на деньги и исчезать, растворяясь во дворах-колодцах,
среди мерцающих витрин и блестящих автомобилей.

Ты оставила листок с номером своего телефона на тумбочке, забрала книгу
и ушла, улыбнувшись мне краешками губ. Длинный коридор коммунальной квар
тиры мог свести с ума кого угодно. Сначала я слышал удаляющиеся шаги. Пото
м Ц скрежет замка. Дверь захлопнулась, где-то в подъезде стукнула форточ
ка. Ты ушла, а я остался. Сел на подоконник, пытаясь увидеть серое петербур
гское небо, но это оказалось невозможным Ц из окна моей комнаты виднели
сь лишь стены домов. Я оказался в клетке, и единственный шанс выбраться из
этой холодной западни Ц подхватить гоняемый сквозняком по полу клочок
бумаги с твоим именем и семью заветными цифрами, долго вертеть его в рука
х и, дождавшись вечера, крутануть тугой диск облезлого красного телефона
.

Что еще мог забыть в квартире предыдущий жилец помимо книги? Под тумбочк
ой одиноко вонял вечный спутник холостяка Ц грязный носок, а в ящике сто
ла я нашел два листка бумаги, исписанных мелким неразборчивым почерком.
Это были стихи. Красивые и грустные. Что-то запомнилось, что-то потом я про
читал тебе и, глядя в твои восхищенные глаза, соврал, что это мои стихи, нап
исанные специально для тебя! Мне было не сложно врать, я бы посвятил тебе с
тихи, если бы умел их сочинять.
Разорван мир на четыре кусочка.
Тебе и мне. Сыну и дочке.
Рука сжимает маленький ключик.
От сердца дверца… и солнца лучик.
Так просто и так легко. Как те самые чайки, что стартовали в небо по сигнал
у петропавловской пушки, когда мы прогуливались мимо зеленых дворцов и м
ечтали, что когда-нибудь у нас будет много денег. Ты купишь себе платье от
Гуччи (через две недели ты его купила), а я приобрету «Дукатти».
1 2 3 4 5