Ее пальцы касались волос на лобке и снова поднимались вверх. Казалось, она приказывала своим чувствам замереть. В палатке находилось только ее тело, а она сама была далеко.
Амгам не боролась с болью. Вместо этого она извлекала ее из себя и рассматривала, словно это было некое чуждое ей животное. Маркус подумал, что суть ее тайны в том, что девушка понимала боль по-иному, чем мы. И тогда он понял, что Амгам – самое высокоорганизованное живое существо из всех, что собрались на прогалине. Это явилось для него такой же непреложной истиной, как то, что Англия находится очень далеко или что в сельве есть деревья.
Маркус продолжал подметать пол в палатке. Долгие месяцы службы у Краверов превратили его в раба, механически выполнявшего приказы. Неожиданно метелка зацепила какой-то незнакомый ему предмет. Сначала он не мог понять, что это, и поднял его в воздух двумя пальцами. Перед ним качался тонкий каучуковый мешочек с какой-то жидкостью. Маркус с отвращением выбросил презерватив.
Тошнота подступила к его горлу. На этой поляне в Конго реальность и вымысел были враждующими нациями, постоянно наступавшими на территорию противника. Уильям насиловал Амгам, но страх заразиться какой-нибудь болезнью преследовал его. А он, Маркус, сейчас подметал пол ресницами слона. Гарвей почувствовал, что пьянеет, словно в воздухе палатки был разлит ром. Смех едва не сорвался с его губ, но бедняга сдержался, понимая, что стоит ему громко рассмеяться, и он сойдет с ума. Маркус обеими руками схватился за голову: как знать, не сделай он этого, может, его уши превратились бы в крылья, и голова взлетела бы с плеч. Гарвей заметил неподалеку фляжку с виски, он схватил ее и сделал большой глоток. Потом бросил обнаженной девушке рубашку и брюки.
– Одевайся, – сказал он, продолжая отхлебывать виски. – Тебе пора домой.
Сначала Амгам не понимала его. Но Маркус был настроен решительно и даже помог ей застегнуть пуговицы на рубашке. Они вместе вышли из палатки. Гарвей решительным шагом вел девушку в сторону прииска, крепко держа ее за локоть. Он двигался так стремительно, что почти тащил ее за собой.
Пепе заметил эту странную пару. Белая девушка была на две ладони выше своего смуглого спутника, который задавал ритм, уверенно шагая на коротких ногах.
– Господин Маркус? Куда вы?
Пепе сказал ему «вы». Это уважительное обращение не обещало ничего хорошего. Маркус не удостоил его ответом, и Пепе окликнул его еще раз:
– Пожалуйста, господин Маркус, не делайте этого.
– Почему? – спросил Гарвей, не поворачивая головы. Он был уже у самого входа в «муравейник».
– Господин Маркус! Она – совсем другое дело. Она принадлежит господину Уильяму. У нас будут неприятности, большие неприятности. Не делайте этого.
Гарвей спустился по лестнице вслед за девушкой. Рудокопы прекратили работу и изумленно смотрели на них. Когда Маркус и Амгам ступили на земляной пол, негры расступились.
– Ты что же, выстрелишь в меня, Пепе? – с вызовом спросил надсмотрщика Гарвей.
Он вел Амгам к тому самому отверстию, через которое она попала в этот мир.
– Господин Маркус! – закричал Пепе. – Вернитесь назад! Последний раз предупреждаю!
Гарвей поднял голову. Там, наверху, в круглом проеме на фоне облаков вырисовывалась мощная фигура Пепе, который целился в него из ружья. Маркус остановился, но потом решительно двинулся вперед:
– Ты в меня не выстрелишь. Я в этом уверен.
Пепе колебался несколько бесконечно долгих секунд. Потом опустил оружие:
– Нет, я не буду стрелять. Конечно, не буду.
Но отступление Пепе вовсе не означало победу Маркуса.
Когда надсмотрщик говорил с неграми, его голос обычно звучал глухо, точно преодолевал толщу воды. Сейчас он обратился к ним на их пузырящемся языке. Ему не стоило большого труда убедить негров схватить Маркуса и беглянку.
– Теперь ты доволен, Пепе? – рычал Маркус, тщетно отбиваясь от двадцати рук. – Что ты им пообещал? Чечевичную похлебку?
– Нет, – ответил Пепе. – Сардины.
Все усилия были напрасны. Эти люди не боролись за свою свободу, но были готовы драться, чтобы воспрепятствовать освобождению Амгам. И ради чего? Ради половины банки консервированных сардин. Но самое грустное заключалось в том, что это блюдо и так предназначалось на обед. Несколько дней тому назад Маркус обнаружил пятьдесят консервных банок в ящике, который считал пустым. И таким образом, рудокопы получили бы на обед свои сардины, даже никого не предавая.
Амгам и Маркус поднялись наверх. Когда Гарвей поровнялся с Пепе, он сказал ему на ухо:
– Я тебе этого никогда не прощу.
Выйдя с прииска, Маркус не решался взглянуть в глаза Амгам. Он пошел прочь, словно ее не существовало. Отойдя от лагеря достаточно далеко, он упал на землю, свернулся комочком, точно мусульманин, предающийся молитвам, и заплакал.
Когда человек терпит поражение, его надо оставить наедине с самим собой, так же как в смертный час. Крах и падение следует защищать от вездесущей толпы. Но иногда то, что внешне кажется поражением, на самом деле является взлетом, потому что человек спасает свое достоинство уже тем, что делает попытку спасти его.
Неожиданно Маркус почувствовал, как шесть пальцев нежно гладят его затылок. Они слились в объятиях даже раньше, чем поняли, что делают.
Я помню, как прервал рассказ Маркуса:
– Этого не может быть!
– Чего не может быть? – удивился он и стал переводить взгляд с левого края стола на правый. – Я сказал что-нибудь не то?
– Вы утверждаете, что занимались с ней любовью? Что стали ее любовником?
Щеки Маркуса налились соком спелого помидора:
– Лучше бы я умолчал об этом, правда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138