Она заканчивала письмо яростной сентенцией, что немцы уничтожили дело всей ее жизни. Среди жалоб она, однако, не забыла упомянуть Жака Верне, который проводил большую часть времени на своих военных заводах, однако часто приезжал в Париж и всегда приглашал ее в рестораны, где можно было пообедать и немного потанцевать.
Третье письмо оказалось от Габриэлы и было написано более трех месяцев назад, в августе. В нем сообщалась печальная весть: Дерек погиб на Сомме и посмертно награжден военным крестом. Габриэла писала, что вся семья Дерека удивительным образом сплотилась в эти тяжелые дни, она и его мать поддерживали и как могли утешали друг друга. Маленькая дочь оставалась единственной радостью в жизни. В последних строках выражалась надежда, что война скоро закончится, и они снова увидят друг друга. Жюльетт сложила письмо и заплакала.
* * *
Страшной косой смерти продолжала выкашивать Европу война. Жюльетт и другим венецианским женщинам начинало казаться: карточки введены уже практически на все продукты, или их поставляют в таком количестве, что, если не пойти на рынок или в магазин рано утром, у тебя не будет ни рыбы, ни овощей, ни фруктов, не говоря уже о мясе. Они понимали, такая картина во всех воюющих странах, даже в Германии женщинам приходится считаться с дефицитом самого необходимого.
Многие иностранцы в Венеции сталкивались и с другими трудностями, помимо нехватки продуктов. К их числу относились Фортуни и его мать. Не в состоянии воспользоваться своими денежными вкладами за пределами Италии, они оказались в крайне тяжелом положении. Донье Сесилии пришлось расстаться с частью антиквариата, синьора Оттони была вынуждена перебраться в совсем маленькую квартирку, а самому Фортуни не оставалось ничего, как продать одно из своих главных сокровищ.
– Неужели рисунки Гойи? – в ужасе воскликнула Жюльетт, когда Генриетта заговорила об этом. Однажды он показал ей эти рисунки, каждый из которых был удивительным произведением искусства, на каждом лежала печать гения.
– Да, – Генриетта глубоко вдохнула, положив руки на инкрустированный столик. – У него не было выбора. Все мастерские закрыты, магазин пока работает, но почти нет покупателей, единственный продавец – это я, – она огляделась вокруг, окинув взглядом большую комнату, в которой они сидели. – Как здесь теперь тихо! Помнишь, как, бывало, сюда сходились целые толпы гостей в то прекрасное довоенное время?
– Да, в самом деле. Помню также, как американские друзья уговаривали дона Мариано поехать в США, когда война еще только начиналась, и продолжить работу там. Как он, не жалеет?
– Эти предложения поступали тогда в связи с необычайным успехом выставки его моделей в Нью-Йорке. Но он ни о чем не жалеет. Несмотря ни на что, принял решение остаться в Венеции.
– Дон Мариано – удивительный человек. Он все еще занимается разработкой новых моделей?
– О да! – Генриетта улыбнулась. – Не тратит время попусту. Война когда-нибудь кончится. Все войны обязательно заканчиваются. По-моему, его дельфийским платьем будут восторгаться и тогда, когда никто не вспомнит о кайзере.
– Уверена, что ты совершенно права. Жюльетт очень редко теперь заходила в свою мастерскую, у нее оставалось слишком мало времени. Она была занята с утра до вечера, если не в госпитале, то дома. При малейшей возможности старалась навестить донью Сесилию с дочерью, так как они, следуя примеру Фортуни, остались в Венеции. Но несмотря на все усилия приобщить Марию Луизу к какому-нибудь делу, молодая женщина все больше погружалась в мир болезненно-безумных грез.
По вечерам Жюльетт моментально засыпала из-за страшной физической усталости. Она проспала начало нового, 1917 года, и, проснувшись утром, с тоской подумала: неужели и этот год не принесет долгожданного мира. Спустившись на первый этаж, обнаружила письмо от Марко. В нем сообщалось о его скором приезде в отпуск.
Жюльетт встретила мужа на вокзале. Он выглядел усталым и мрачным, но проведя две недели дома, снова стал прежним Марко. На этот раз он всем своим поведением давал понять Жюльетт, насколько истомился по ней, ее телу. Все эти дни Марко был страстным любовником, и вскоре после его отъезда Жюльетт поняла, что вновь беременна.
Она уверилась в этом в первый апрельский день, вскоре после отречения Николая Второго, когда стремление большевиков достичь власти в России любыми средствами стало уже очевидным. Искра упала на сухое дерево, разгорелся пожар.
Глава 24
Из-за беременности Жюльетт больше не могла работать в госпитале. С явным нежеланием она сдала форму и забрала домой личные вещи. Среди них была почтовая открытка, которую подарил один из пациентов. На ней была изображена хорошенькая рыженькая сестра, собирающаяся дать пациенту лекарство, но вместо этого получающая от него поцелуй. На открытке стояла подпись: «Не по рецепту». Жюльетт улыбнулась, взглянув на картинку еще раз, и положила ее вместе с другими вещами. Юноше, подарившему открытку, было всего двадцать лет, когда он погиб во время наступления итальянской армии под Триестом.
Реакция Марко на то, что у нее должен родиться ребенок, была именно такой, как она и ожидала. Он писал, насколько богаче станет их жизнь после появления третьего ребенка. Кроме того, что Марко несомненно гордился отцовством, появление новой жизни среди бескрайнего царства смерти вокруг возрождало в нем надежды на будущее. Что касается Жюльетт, то рождение ребенка до окончания войны казалось весьма неудобным, но раз уж так получилось, она постаралась принять это как неизбежное и была уверена, что полюбит ребенка той же самозабвенной любовью, как любила двух других.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121