Башни Лондонского моста уже полностью погрузились во тьму, и лишь из караульного помещения пробивался слабый свет.
Не били часы в Сити, не выкликал времени ночной сторож.
И все же время шло. Диринг…
Джеффри закрыл дверь и вернулся в посыпанный песком коридор, который вел к окну, выходящему на задний двор и конюшни. Слева от Джеффри находились кофейная и бар, справа – зал для пассажиров и столовая. Далее, там, где слабым синевато-желтым пламенем горел фитилек, плавающий в висячей плошке с жиром, коридор под прямым углом сворачивал к кухне.
– Выходите! – приказал Джеффри. – Если вы там прячетесь, можете выйти. Все ушли, по крайней мере на какое-то время. Я все равно обыщу комнаты. Здесь я вас не оставлю. Выходите!
Ответа не было. Джеффри прошел в глубь коридора.
– Вы слышали, что я сказал? Я…
Тут он остановился.
Пег Ролстон в сером шелковом платье с белыми и черными полосками выбежала из-за поворота и бросилась к нему. На полпути она споткнулась и замерла, вся напряженная, прижимая к телу крепко сжатые кулачки. На ее бледном лице, освещенном слабым светом коптилки, особенно ясно выделялись ярко-красные губы и большие, напряженно застывшие глаза.
– Что вы кричите? – спросила она. – Незачем было кричать. И сейчас не нужно. И говорить вам со мной не о чем. Я слышала все.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Так зашей его иглой…
В слабом свете, доходящем сюда из конца коридора, Джеффри видны были лишь очертания девушки – в круглой шапочке на уложенных наверх волосах, в жакете с короткими рукавами, с руками, плотно прижатыми к телу. Но он так явственно ощущал все ее переживания, что казалось, будто он видит каждую черточку ее лица.
– О, я слышала все, – сказала Пег. Она говорила очень тихо. – Разве нельзя было избавить меня от этого?
– Как? Я сказал, что в десять буду в «Винограднике», и велел вам сидеть дома. Если бы я раньше сообразил, что вы последуете за дядей…
– Какая отвратительная деликатность! – вскричала Пег. – Как вы тактично зовете его моим дядей! И я не «последовала» за ним. Я просто пришла сюда после него. А пришла я потому, что хотела быть подле вас. И не надо было вытаскивать меня, словно пойманного вора. Вы могли хотя бы притвориться, будто не знаете, что я здесь. Могли дать мне уйти и скрыть мой позор. И я бы притворилась, что ничего не знаю.
– Притворяться? Снова притворяться!
– А что вы все это время делали?
– Да, я не хотел говорить вам то, что было мне известно. Теперь, когда вы знаете, когда вы подслушали то, о чем – черт возьми! – не должны были знать, постарайтесь понять, как мало все это значит. Все это не стоит ломаного гроша. Какая разница, кто была ваша мать и кем она была!
– Есть разница, если хотите знать! И как она выглядела – тоже!
– Выглядела?
– Да, выглядела! Там, в комнате, она лежала мертвая – старая, опухшая, ужасная, в грязном шлафроке, с табачными пятнами на губе и носу. И разве не было там портрета?
– Портрета?
Пег подошла к нему поближе.
– Вы ведь помните, что говорили мне вчера вечером? Что там был портрет, который я не видела. Портрет Грейс Делайт в молодости; на нем она такая, какой была когда-то, с бриллиантовым ожерельем.
– Да, по-моему, я так и сказал.
– Но потом, когда мы ехали на Сент-Джеймсскую площадь и вы говорили не столько со мной, сколько с самим собой, вы сказали, что не следовало сжигать портрет, где видно было сходство кое с кем. Тут вы замолкли и больше ничего не сказали. Вы говорили о сходстве со мной? Не лгите, Джеффри. Она была похожа на меня? Там, в спальне, в пятницу вечером, вы так тщательно прятали от меня портрет молодой Грейс Делайт?
– Да.
– И что, сходство было так велико?
– Да. Очень.
– Да! Вот вам и ответ. В старости я буду такая же, как эта кошмарная опухшая старуха. Вы сами так думаете и всегда думали. Глядя на меня, вы всегда гадаете, какой же будет дочь этой старухи хотя бы через несколько лет.
– Пег, замолчите! Это безумие!
– И вы любите меня, мистер Джеффри Уинн? Вы осмеливаетесь делать вид, что любите меня?
– В последний раз, замолчите!
– Боже милосердный, я умру от стыда. Вы сделали из меня забаву себе. Вы укладывались со мной в постель, когда этого уж было совсем не избежать. Вы…
Закончить она не смогла. Обеими руками Джеффри сжал ей горло.
Она сдавленно вскрикнула, но еще до того Джеффри качнул ее в сторону так, что она чуть не упала. Потом он схватил девушку за плечи и прижал к стене. Держа ее так и глядя ей прямо в глаза, он убрал правую руку с плеча Пег и снова взял ее за горло.
– Вот так-то лучше, – сказал он. – С перекрытым – для вашего же блага – дыханием вам легче будет выслушать всю правду. И не вырывайтесь, сударыня. Прошу вас, не вырывайтесь, иначе я стану стучать вашей пустой и тщеславной головой по стене до тех пор, пока ум ваш не задумается более, чем ему обычно свойственно. Вы меня поняли?
И он глянул ей прямо в глаза, заблестевшие от ужаса.
– Вы поняли меня, Пег? Если да, кивните один раз, как сделал бы дух, в которого я имею сильное искушение вас превратить.
Сейчас он не только слышал ее дыхание, но и ощущал его под пальцами. Девушка слегка дернула шеей, отведя голову назад, что должно было означать кивок.
– Теперь слушайте. В фойе Ковент-Гарденского театра висит портрет Анны Брейсгердл, знаменитой старшей сестры Ребекки. Под ним выгравированы даты рождения и смерти: 1676–1748. Вы не могли видеть этот портрет: дамы не допускаются в фойе, если только они не актрисы, то есть уже не дамы. Женщина на портрете напоминает Пег Ролстон, но не настолько, чтобы это сходство поразило кого-нибудь, кроме человека, питающего к вам те же чувства, что я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78