– говорил преподобный Лоренс Стерн. – Смело сказано, цыпочка вы моя! Он что-нибудь придумает, верьте мне. А если не придумает – или не захочет придумать, – какой он тогда мужчина?
– Придержите язык, мистер Стерн! – воскликнула Пег. – Придержите язык, вы, мерзкий тип! Он может найти выход из любого положения и в любых обстоятельствах. Разве не выволок он меня из другого, не менее кошмарного, заведения? Перекинув через плечо, головой вниз, все прелести наружу! А за нами – целая рота французских драгун! Он и отсюда может меня унести. Но не захочет. Он написал моему дядюшке, и меня схватили.
– Но выслушайте мои доводы, Пег!
– Вы не написали моему дядюшке? Вы сами мне говорили. А теперь я прочла это письмо.
– Я оплакиваю вас, – произнес мистер Стерн. – И себя тоже. Мог ли я напасть на стражу? Да не более чем отхлестать по щекам эту вдовушку! Ведь я – христианин и джентльмен. Если епископ узнает, я пропал. Но я не вешаю нос! Уж я-то сумею вырваться из каменной бутылки. Найдется человек, который замолвит за меня словечко перед «длинноклювым», судьей то есть!
Пег взглянула на него.
– Ладно, – вмешался Джеффри. – Готовы вы довериться мне?
– Я уже доверилась вам однажды. И вот куда завела меня эта доверчивость. А дальше будет Брайдвелл.
– Пег, я вытащу вас скорее, чем вы думаете. И вовсе не в Брайдвелл вас отправят! Вас отправят в Ньюгейт.
– Это вы с дядюшкой так решили? О Господи! Он говорит об этом так, будто мне предстоит поездка на воды в Бат!
– У вас есть деньги?
– Есть! Есть кошелек в кармашке нижней юбки. А что? Вы и его хотите забрать?
– Не говорите глупостей!
– Джеффри! – прошептала девушка. – Я этого не вынесу. Там крысы. И вши. А горничной нет; кто их поищет? Говорю вам: я этого не вынесу!
– Неужели… Неужели день или пара дней – это так уж долго?
– Мистер Уинн, – прервал его Брогден. – Время истекло. Вам сейчас всяко лучше удалиться.
– Да, идите! – вскричала Пег. – Идите отсюда! Убирайтесь!
Но когда он был у двери, слезы потекли из глаз девушки. Джеффри готов был уже вернуться, но Брогден удержал его.
Потом они перешли в «кабинет» магистрата, заднюю комнату, ярко освещенную солнцем, льющимся сквозь оконное стекло. На полке в простенке стояли книги, принадлежащие брату судьи по отцу. Джон Филдинг поддерживал семью Генри после того, как тот скончался в Португалии. Брогден вывел Джеффри в коридор и закрыл за собой дверь.
– Мистер Уинн, – произнес клерк, – вы должны обещать мне, что не станете пытаться увидеть ее раньше сегодняшнего вечера, когда она немного придет в себя. Я знаю, что, если вы не дадите такого обещания, вы обязательно попытаетесь это сделать. Если же вы пообещаете мне, то я сам отправлюсь в Ньюгейт вместе с констеблем, который будет ее сопровождать, и прослежу, чтобы начальник тюрьмы не надул ее.
– Мистер Брогден…
– Итак, вы даете мне слово?
– Мистер Брогден, я благодарю вас.
И вот сейчас, шагая на запад по Флит-стрит, Джеффри все больше и больше впадал в меланхолию, и картины, одна хуже другой, рисовались в его воображении. Вновь и вновь он переживал сцену, произошедшую в доме судьи, подобно человеку, который трогает кончиком языка больной зуб, каждый раз зная, что будет больно.
Он шел по северной стороне улицы, той, где располагалась церковь св. Дунстана, по тротуару, отгороженному каменными столбиками. Нельзя сказать, что улица в этот час была оживленной, хотя на ней, как обычно, раздавался стук колес, грохочущих по булыжной мостовой, и чересчур нервные прохожие время от времени разражались бранью. Дойдя до поворота на Чансери-лейн, Джеффри взглянул на заведение миссис Сомон, расположенное на южной стороне Флит-стрит.
Это был очень старый деревянный дом. Зажатый с двух сторон более новыми кирпичными домами, он возвышался над улицей всеми своими четырьмя этажами почерневших бревен, белой штукатурки, покосившихся – словно спьяну – перекрытий и множества старомодных на вид окон. Вывеской служила деревянная рыба, приколоченная над входом, которая, видимо, считалась лососем и даже была выкрашена в розовый цвет. Кроме того, поскольку миссис Сомон рассчитывала на приличную публику, для тех, кто умеет читать, имелась еще одна вывеска, между первым и вторым этажом, прямо над рыбой; черными буквами по штукатурке там было написано просто: «Восковые фигуры».
Это было знаменитое заведение, которое шестью годами позднее посетил шотландский адвокат по имени Босуэлл. Но Джеффри, подобно многим лондонцам, никогда не был внутри.
Облако дыма закрыло заходящее солнце, а также окна заведения миссис Сомон. Некоторое время Джеффри стоял не двигаясь и глядел в сторону дома, как будто желал удостовериться, что он все еще стоит на месте. Потом он побрел вдоль сточной канавы, перешел на южную сторону улицы и вошел в расположенную неподалеку таверну «Радуга».
Как и рассчитывал Джеффри, в передней комнате таверны уже сидел, ожидая его, доктор Джордж Эйбил.
– Доктор, – обратился к нему Джеффри. – Я благодарен вам за то, что вы откликнулись на мое письмо и явились сюда. Скажите, доктор, согласились бы вы ради правого дела нарушить то, что, по моим представлениям, относится к сфере вашей профессиональной этики? Не согласились бы вы, более того, пойти на риск нарушить закон?
– Мистер Уинн, – ответил доктор Эйбил, наклоняя голову, – я уже имел случай указать вам на ваше безрассудство…
– С безрассудством покончено. И навсегда. Обещаю вам.
Доктор Эйбил, сидевший спиной к окну на скамье перед длинным столом, который стоял в оконной нише, взглянул на него, но ничего не сказал. Джеффри поднял руку:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78