Я согласен. Я не мастер стратегии. Я просто человек, который подвержен всем человеческим чувствам. Я убил Сэмюэля Констебля умышленно, потому что был глубоко убежден, что это правильный и хороший поступок. Но смерть миссис Констебль — что ж, почему бы и нет? Если я действовал под воздействием гнева, почему бы нет?
Голос Мастерса был абсолютно бесцветным.
— Вы сделали это, потому что я сказал, что вы не смогли бы убить даже муху?
— Нет. Я принял ее вызов. И теперь она мертва. Но выслушайте же меня, господа! — Он стукнул указательным пальцем по столу. — Я не собираюсь преувеличивать силу, которую считаю не такой уж сложной. Я сказал, что эта сила может быть использована для того, чтобы творить добро, и по-прежнему это утверждаю. Но я не могу пропустить такой возможности, как сегодняшняя. Подумайте, что это значит. Передо мной открылись такие перспективы, какими обладало только несколько человек за всю мировую историю. Люди, они как дети, которым я стараюсь объяснить то, чего они не понимают. Следовательно, я должен доказать это на примерах, доступных их пониманию. Когда я буду разговаривать с ними завтра вечером, одних слов им будет недостаточно. Я возьму в свои руки человеческую жизнь и, как стеклянный шарик, раздавлю ее на их глазах. Я скажу им, кто умрет, назову дату и время. Когда они убедятся, что это не пустые угрозы, может быть, наконец, поймут, что я не бросаю слов на ветер.
Он глубоко вздохнул. Но особенного волнения в нем не ощущалось, и создавалось впечатление, что он с трудом удерживает какую-то распирающую его радость.
— Слишком много болтовни, слишком много болтовни, — добавил он, энергично потирая руки. — Как сказал Антоний Клеопатре?… — с улыбкой повернулся он к Вики. — Я пришел сюда не для того, чтобы говорить… Есть что-то в вашем лице, инспектор, что действует на меня возбуждающе. Так, теперь вы знаете мои планы. И я действительно не знаю, каким образом вы можете помешать мне…
— Спокойно! — буркнул Г.М. Мастерсу. — Садись, сынок.
— Но…
— Я сказал, садись.
Заскрипел стул. В течение всего разговора сэр Генри молча курил, после каждой затяжки стряхивая пепел. Это было единственным признаком его волнения. Сидящий над чашкой остывшего кофе Сандерс не сводил с Пенника глаз. И когда тот в начале своего рассказа наклонился в сторону Вики, Сандерс в первый раз заметил его толстые, вывернутые губы.
— Если присутствующий здесь джентльмен, — с иронией начал старший инспектор, — думает, что может поехать во Францию и там выставляться, и если он думает, что я не могу его задержать, то…
— Вы можете посидеть тихо? — прервал его Г.М. и обратился к Пеннику: — Мм-м… та-а-ак. Если вы хотите поехать туда и наделать шума, то это ваше дело. Я не думаю, что вы потребуетесь нам в ближайшее время. Правда, завтра во второй половине дня состоится дознание, но ваши показания совсем не обязательны.
Пенник сразу же проявил к этому интерес.
— Дознание? Какое дознание?
— По делу о неожиданной смерти первой жертвы, мистера Констебля.
— Я, видимо, плохо понял уважаемого господина. Ведь уже проводилось дознание по делу о смерти мистера Констебля. И было отложено.
— Правильно. Отложено. Но, согласно закону, рано или поздно оно должно было состояться, и следующее дознание назначено на завтра, чтобы, в конце концов, покончить с этим.
Пенник беспокойно пошевелился.
— Я по-прежнему ничего не понимаю.
— Послушайте, — сказал Г.М., отчаянно потерев рукой лоб. — Человек умер, так? Полиция думает, что за этим скрывается чья-то грязная работа. Поэтому дознание откладывается, чтобы успеть подготовить дело. Но если они не располагают достаточными доказательствами против кого-либо, коронер должен, согласно закону, назначить следующее разбирательство. Это необходимо для установления причины смерти.
— Но ведь они не смогут установить, что вызвало его смерть?
— Нет.
— Зачем же тогда это дознание?
Сэр Генри с усилием взял себя в руки.
— Не знаю, — прошипел он. — Таков закон. Черт побери, не я же устанавливаю законы. Не меня вы должны винить. Вы должны быть снисходительны к нашей слепоте. Прошу вас вспомнить, что не каждый день коронер ведет дознание по делу жертвы, убитой с помощью телепатии. Если вы не хотите привести меня в бешенство, советую принять к сведению мои слова. Это обычная формальность, будет оглашено заключение, что мистер Констебль умер по неизвестной причине. Следовательно, вы можете ехать в Париж или Тимбукту, ради Бога. Вы же не являетесь свидетелем.
— Я отдаю себе отчет в том, — довольно усмехнулся Пенник, — что не являюсь свидетелем. Но я — убийца, и поэтому интересуюсь дознанием по делу моей жертвы. Когда будет дознание?
— Завтра, в три часа дня.
— Где?
— В Гроувтоп. Но вы же не собираетесь туда?
Пенник широко открыл глаза.
— Сэр, — ответил он, — прошу простить мне мой болезненный интерес к публичным зрелищам, но если вы думаете, что я туда не поеду, то вы грубо ошибаетесь. Может быть, я всего лишь убийца, но, тем не менее, меня интересует, что будут обо мне говорить. — Он задумался. — Три часа: так это удастся устроить. Я дам показания, если это вам нужно. Они могут помочь коронеру в его дилемме.
Старший инспектор внимательно взглянул на него.
— И вы не боитесь… хм… вы не боитесь гнева толпы?
Пенник рассмеялся.
— Нет. Вы не знаете своих соотечественников, дорогой друг. Наедине они могут много говорить. Но их главная особенность — страх сделать из себя посмешище при большом скоплении народа — парализует всякое проявление чувств. Если бы меня представили кому-нибудь из них, то, в самом худшем случае, он сделал бы вид, что меня не замечает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76