— Тогда… — начал было Бенколин, но остановился на полуслове.
Он продолжал смотреть в одну точку; рука его замерла на полпути к подбородку. Сердце у меня возбужденно забилось. Я взглянул на Джину Прево — она сидела неподвижно, вцепившись в подлокотник дивана.
Нам был прекрасно слышен доносившийся из прихожей голос человека, который так настойчиво звонил в дверь. Извиняющимся тоном он говорил:
— Простите, ради Бога… Не могу ли я видеть мадам Дюшен? Меня зовут Этьен Галан.
Глава 8
Ни один из нас не двинулся и не произнес ни слова. Этот голос обладал магическим свойством: даже если вы слышали его впервые, ни разу еще не видя его обладателя, он вызывал неодолимое желание взглянуть на говорящего. Это был голос глубокий, доброжелательный, располагающий к себе. Я зримо представил себе Галана, стоящего в раме дверного косяка на фоне вихря мокрых осенних листьев. В руках у него шелковый цилиндр; стройный стан, облаченный в безукоризненную визитку, чуть наклонен, как будто Галан преподносит свои извинения на тарелочке, а желто-серые глаза источают сочувствие.
Я снова оглядел присутствующих. В глазах мадам Дюшен ничего прочитать было нельзя — таким напряженным и сосредоточенным было ее лицо. Джина Прево широко раскрытыми глазами взирала на дверь, словно не веря своим ушам…
— Нездорова? — повторил голос в ответ на приглушенные объяснения. — Какая жалость! Мое имя ничего ей не скажет, но я был большим другом ее покойного мужа, и мне бы очень хотелось передать ей мои соболезнования… — Пауза; он как будто задумался. — Что же мне делать?… Насколько я знаю, здесь мадемуазель Джина Прево? Ну, вот видите. Возможно, я смогу поговорить с ней, как с другом семьи, если уж мадам не может меня принять. Благодарю вас.
Легкие шаги горничной пересекли нижний холл и застучали по лестнице. Джина Прево тут же вскочила.
— Вы… вы, мадам Дюшен, не беспокойтесь, — торопливо сказала она, изображая улыбку. — Не надо себя тревожить. Я спущусь и поговорю с ним.
Она произнесла эти слова так, словно ей не хватало воздуха. Мадам Дюшен не двинулась. Мне бросилось в глаза, каким бледным было лицо девушки, когда она выбежала мимо нас из комнаты.
В ту же секунду Бенколин прошептал:
— Мадам, в вашем доме есть черный ход?
Вздрогнув от неожиданности, она подняла на него глаза, и мне показалось, что между ними тут же установилось понимание.
— Да… есть. Внизу он проходит между столовой и кухней к боковой двери.
— Оттуда можно попасть в переднюю гостиную?
— Да. Через комнату, где Одетта…
— Вы знаете, где это? — повернулся он к Робике. — Хорошо. Покажите господину Марлю. Скорее, Джефф. Вы знаете, что нужно делать.
В его настойчивом взгляде я прочел, что во что бы то ни стало должен услышать этот разговор. Робике поначалу настолько растерялся, что едва не споткнулся на ровном месте, но потом до него дошло, что нужно торопиться и не шуметь. Мы слышали, как Джина спускается по ступенькам, но в затемненном холле ее не было видно. Робике провел меня к узенькой лестнице, к счастью застланной ковром, и жестами объяснил, куда идти. Дверь на первом этаже издала слабый скрип, когда я протискивался через нее в слабо освещенную столовую.
Через полуоткрытые двери я заметил скорбные белые цветы в соседней комнате. Да! В этой гостиной, где стоял гроб, портьеры на двери в коридор были задернуты почти наглухо. Я проскользнул туда, чуть было не опрокинув по пути огромную корзину лилий. Сквозь закрытые ставни пробивались полоски света, воздух был напоен душным ароматом цветов, гроб с полированными ручками был голубиного серого цвета… и в священную тишину этого места врывались громкие голоса. Те двое стояли посредине холла. Затем я сообразил, что они говорили так громко, чтобы их было слышно на втором этаже, а настоящий разговор шел шепотом, который я слышал с трудом, стоя за тяжелыми портьерами.
— …Понимаю, сударь. Простите, не разобрала вашего имени. Вы хотели видеть меня?
( — Вы с ума сошли! В доме полиция!)
— Вы, возможно, не помните меня, мадемуазель; я имел удовольствие встречаться с вами один раз у мадам де Лувак. Моя фамилия Галан.
( — Мне необходимо было с вами повидаться. Где они?)
— Ах да, конечно. Вы понимаете, господин Галан, что все мы здесь переживаем…
( — Наверху. Они все наверху. Горничная на кухне. Ради Бога, уходите!)
Я подумал, надолго ли хватит ее притворной непринужденности, этого хрипловатого безразличия, полного бессознательной нежности. Даже стоя за портьерой, я слышал ее шумное дыхание.
— Наш общий друг, которому я позвонил, сказал мне, что вы здесь, поэтому я и осмелился просить вас выйти. Не могу передать вам, насколько я был потрясен безвременной кончиной мадемуазель Дюшен…
( — Они подозревают меня, но ничего не знают о вас. Где мы можем поговорить?)
— Мы… мы все были потрясены, сударь.
( — Невозможно!)
Галан вздохнул:
— Ну что ж, передайте мадам Дюшен мои самые глубокие соболезнования и скажите, что я буду счастлив сделать все, что в моих силах. Благодарю вас. Не мог бы я взглянуть на бедняжку?
( — Там нас не услышат.)
У меня до боли сжалось сердце. Я услышал что-то вроде умоляющего всхлипывания; по звуку было похоже, что она схватила его за рукав, а он сбросил ее руку. Голос его звучал так же мягко и предупредительно. Стоя посреди этой огромной комнаты, я чувствовал себя прижатым к стене. В тот момент я не осознавал всего ужаса, всей мерзости того, что делаю. Подбежав к гробу, я спрятался за гигантской корзиной белых гвоздик у его изголовья. Теперь я был зажат между каминным экраном и камином и в любую минуту мог выдать себя неосторожным движением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69