Я имею в виду женщину, лица которой никто не видел, но которая, судя по всему, носит меховую горжетку и коричневую шляпку. Сегодня вечером, рассказывая о ней, ваш батюшка выдвинул интересную теорию…
— О Пресвятая Богородица! — простонала девушка. — И вы слушали россказни этого старого младенца? Папа, неужели ты рассказал им все это?!
Старик выпрямился с чудаковатым достоинством.
— Мари, не забывай, что я твой отец. Я попытался рассказать им то, что, по моему убеждению, является правдой.
В первый раз за эту ночь холодная, бесстрастная бледность ее лица растаяла от прилива нежности. Мягко ступая, она подошла к старику и обняла его за плечи.
— Послушай, папа… — негромко заговорила Мари, вглядываясь в его лицо. — Ты устал. Пойди и ляг. Отдохни. Этим джентльменам ты больше не понадобишься. Я могу рассказать им все, что им нужно.
Она бросила на нас вопросительный взгляд, и Бенколин кивнул.
— Ну что же, — неуверенно сказал старик, — если вы не против… Это было такое потрясение. Такое потрясение. Не помню, чтобы я когда-нибудь был так расстроен… — Он сделал слабое движение рукой. — Сорок два года, — продолжал он, и голос его зазвенел, — сорок два года и незапятнанная репутация. Она очень много значит для меня. Да…
Он виновато улыбнулся нам, затем повернулся и нетвердой походкой, ссутулившись, побрел в сторону слабо освещенной спальни. В его словно запыленной лысине отражался тусклый свет лампочек. Потом он растворился в мире салфеточек, набитых конским волосом кресел и тусклых отблесков уличного фонаря, пробивающихся сквозь плотные портьеры. Мари Августин глубоко вздохнула:
— Итак, сударь?
— Вы все еще уверены, что женщина в коричневой шляпке всего лишь выдумка?
— Естественно. У моего отца… бывают кое-какие фантазии.
— Вполне возможно… Есть еще один небольшой пунктик, имеющий отношение к тому, о чем я только что говорил. Ваш батюшка упомянул о своей репутации, он человек гордый… Выгодное это дело — содержать музей восковых фигур?
Теперь она была начеку каждую минуту, опасаясь западни, и тут же парировала:
— Не вижу связи.
— Тем не менее она существует. Ваш отец говорил, что беден. Если не секрет, финансовой стороной дела ведаете вы?
— Да.
Бенколин вынул сигару изо рта.
— В таком случае знает ли ваш отец, что в разных банках Парижа на ваших счетах лежит в общей сложности где-то около миллиона франков?
Девушка не ответила, но щеки ее залила мертвенная бледность, а глаза округлились.
— Так что же, — самым непринужденным тоном продолжал Бенколин, — вы ничего не можете сообщить мне в связи с этим?
— Ничего. — Она произнесла это слово хрипло, как будто с трудом. — Кроме того, что вы умный человек. Даже страшно, до чего умный… Вы, конечно, расскажете ему?
Бенколин пожал плечами:
— Не обязательно. А! Вот и мои люди.
С улицы послышался сигнал полицейского автомобиля. Машина остановилась у дома, и до нас донеслись голоса. Бенколин поспешил к входной двери. За первой машиной подъехала вторая. Я посмотрел на растерянное лицо Шомона.
— Что, черт побери, — внезапно глухо произнес он, — все это значит? Я ничего не понимаю. Что мы здесь делаем? Что… — Тут он вспомнил, что в комнате мы не одни, осекся и сконфуженно улыбнулся.
Я повернулся к Мари Августин.
— Мадемуазель, — сказал я, — прибыла полиция, и она наверняка перевернет здесь все вверх дном. Если вы желаете пойти отдыхать, я уверен, у Бенколина не будет возражений.
Она серьезно взглянула на меня. Я вдруг осознал, что в более подходящей обстановке она, наверное, выглядела бы красавицей. Избавившись от скованности, ее сильное и гибкое тело приобрело бы грациозность, а красивое платье и грим оттенили бы черты лица и подчеркнули печальный блеск ее глаз. Это видение было так реально, как будто стояло за спиной девушки, одетой в сиротское черное платье. Мари по моему лицу поняла, о чем я думаю, и какое-то мгновенье мы говорили друг с другом не произнося при этом ни слова. Я и не подозревал тогда, что этот момент общности сослужит мне добрую службу уже в самом ближайшем будущем, когда мне будет угрожать смертельная опасность. Девушка кивнула, словно соглашаясь со мной.
— Вы очень непосредственный молодой человек.
Это заговорило видение! На его крепко сжатых губах мелькнула тень улыбки. Сердце у меня оборвалось; мне привиделось, что мираж обретает плоть, что наш немой диалог эхом раздается в комнате… Девушка продолжала:
— Вы мне, пожалуй, нравитесь. Но я не собираюсь отдыхать. Хочу посмотреть, что делает полиция.
Через открытую дверь нам было видно, как они протопали в музей: сержант в форме, двое неприметных в фетровых шляпах, фотографы с ящиками и длинными треногами на плечах. Я слышал, как Бенколин отдавал распоряжения. Вскоре он вернулся в комнату в сопровождении одного из типов в фетровых шляпах.
— Инспектор Дюран, — сообщил Бенколин, — будет с этого момента руководить расследованием. Распоряжайтесь, инспектор. Вы поняли, что я сказал вам относительно прохода?
— Мы будем осторожны, — коротко кивнул тот.
— И никаких фотографий!
— Никаких фотографий. Понял.
— Теперь по поводу этих вещей. — Бенколин подошел к столу, где лежала сумочка вместе с ее содержимым, а рядом — маска домино, которую мы нашли на полу в проходе. — Очевидно, вы захотите взглянуть на эти вещи. Как я вам уже говорил, все они были обнаружены в том коридоре…
Умное, чисто выбритое лицо инспектора склонилось над столом. Бегло осмотрев каждый из предметов, он спросил:
— Насколько я понимаю, сумочка принадлежала умершей?
— Да. Там ее инициалы. По-моему, в сумочке не было ничего существенного, кроме разве вот этого… — И Бенколин достал из кармана маленький клочок бумаги, — по-видимому, оторванный в спешке уголок блокнотного листка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69