– Какую такую болезнь? – произнес он с надлежащей дозой иронии.
– Болезнь, порожденную поисками истины.
– А точнее?
– Сатурнизм.
– Это что еще такое?
– От этой болезни пала Римская империя.
Теперь Тянь бился головой о стену своей вдовьей квартирки на улице Туртиль. Наваждение рассеялось, и Тянь трезво оценивал масштаб допущенной ошибки. Как он мог позволить этому пугалу заморочить себе голову какой-то провидческой чушью, пока Малоссен, ни о чем не подозревая, выбалтывает все по телефону. Надо ж быть таким кретином, черт побери, надо ж было допустить такое преступное разгильдяйство! А ведь Малоссен как раз говорил про наркоту. Да у него диагноз написан на роже! А загубленные детские жизни? Например, эта девочка по имени Клара… Господь Бог, на что она похожа! А ведь она, наверно, была красива, до того как… А этот измученный мальчик с младенцем на руках! А младенец! Младенец! Когда Тянь стучал в дверь, он кричал из последних сил. Как он сразу затих у него на руках! Сердце Тяня было разбито. Отобрать у них ребенка во что бы то ни стало. Сообщить в ООН. Старичка сдать в какое-нибудь учреждение, пусть починят что от него осталось. Этот тихий дедушка с запавшими глазками, с белыми волосиками – как он робко подошел к Тяню, когда тот уходил, он дал ему книжку в розовой обложке и сказал: «Почитайте, вам будет не так одиноко…»
Тянь вытащил книжку из кармана. «Стефан Цвейг. Шахматная новелла». Он долго смотрел на мягкую розовую обложку. «Это книга об одиночестве, – сказал старичок, – вот увидите…»
Тянь бросил книжку на кровать. «Попрошу сынка, пусть вкратце перескажет…» И Тянь стал думать о Пасторе. Пастор его не подождал. Интересно, нашел он снимки в комнате у Малоссена?
Все-таки Тяню было что рассказать сынку для вечернего рапорта. У этого Малоссена явно общие дела с Понтар-Дельмэром-старшим, а крутится все вокруг наркотиков, как и у дочки Понтар-Дельмэра, сомнений нет. Это Пастор наверняка сможет вставить в рапорт для Аннелиза.
А что же инспектор Тянь? Что же он сам, стареющий инспектор Тянь, которому можно заморочить голову стеклянной мишурой, как будто у него может быть какое-то будущее! Что ему самому писать в рапорте? Нечего! Он уже несколько недель выслеживает убийцу старушек, а результатов – ноль! Ни у серкеровских сторожей, ни у него. Неудачник, проклятый неудачник, старый осел – вот ты кто, инспектор Тянь!
Внезапно два образа совместились в его мозгу. Он явственно увидел лицо вдовы Долгорукой. Она была прекрасна. Эта женщина отличалась редкой красотой: нежной и сильной, неувядающей и неподвластной времени. Тянь видел лицо вдовы Долгорукой, которую, как дичь на охотника, выгнал на Малоссена этот югослав, Стожилкович… Потом он снова увидел себя, трясущего пачкой денег под носом у Малоссена. Леденящая ярость охватила его, и он, к собственному удивлению, сквозь зубы зашипел:
– Ну, если это ты, сволочь! Валяй, попробуй-ка снять бабки у вьетнамки! Иди ко мне, иди скорей, я тебя давно дожидаюсь, ты мне заплатишь за смерть этой женщины, за смерть остальных тоже, ну, не тяни резину, самое время платить по счетам… Естественно, в тот же миг раздался стук в дверь. «Как, уже?» Он испытал то же облегчение, какое недавно принесла ему девушка-гадалка. «Уже?» Он был готов благодарить того, кто так тихо и вежливо стучал в его дверь. Он бесшумно укрылся за низким столиком, расписанным пучеглазыми драконами, где под столешницей в тайнике лежал большой надежный манхурен. Он ощущал чудесную раскованность. Он знал, что не выстрелит, пока не увидит лезвие бритвы. Эта атмосфера штрафного удара была ему по душе. Тем более что в этой игре он пока что голов не пропускал.
– Отклыто! – крикнул он улыбающимся голосом.
Дверь осторожно приоткрылась. Кто-то нажал на ручку и толкнул дверь ногой. Кто-то в нерешительности медлил на пороге. «Входи, – шептал Тянь, – входи, раз пришел…» Дверь раскрылась шире, и маленькая Лейла вошла, пятясь и толкая дверь спиной, потому что руки у нее были заняты подносом с ежевечерним кускусом для бабушки Хо.
Пока девочка ставила поднос на низкий столик, Тянь был недвижим, как китайская статуя.
– Сегодня папа послал тебе шашлык. Каждый вечер старый Амар «посылал ему шашлык». И каждый вечер девочка его об этом извещала. Поставив поднос, она не ушла, а осталась стоять, нерешительно переминаясь с ноги на ногу. Тянь как будто ее не замечал. Тогда Лейла сказала:
– А за лифтом спрятался Нурдин.
«За лифтом спрятался Нурдин», – не понимая ни слова, повторил про себя Тянь.
– Потискать меня хочет. На обратном пути, – уточнила Лейла голосом будильника.
Тянь подпрыгнул.
– Питискать?
Потом:
– Да-да-да, а как зе, питискать! питискать! хихи-хи!
И сделал то, чего от него и ждала девочка. Он встал, открыл большую стеклянную банку, гордо стоявшую у него на буфете, достал два розовых кубика лукума и вручил их Лейле вместе с обычной рекомендацией:
– Паделити, плавда? Паделити!
Малыш Нурдин был еще в том возрасте, когда, наскакивая на девчонку, сначала хватают лукум.
25
Ни рогалики, ни горячий шоколад, ни освещение закусочной не шли ни в какое сравнение с тем, что было в кафе напротив. Из вежливости Пастор только на третьем глотке осмелился спросить у комдива Аннелиза, по какой причине тот, видимо, предпочитает закусочную «Сен-Жермен» посещению «Кафе Флоры» или «Де Маго».
– Потому что именно отсюда их лучше всего видно, – ответил комиссар.
Они продолжали завтрак в почтительном молчании, по-французски макая рогалики, но по-английски воздерживаясь от их дальнейшего обсасывания. Их спины были несгибаемы, чутки и не касались кресел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69