Не верит народ, что дом этот когда-нибудь снесут. Длинноволосых юнцов и девиц с розовыми и зелеными волосами нет и в помине. Тусуются — значит, мирно общаются, тихо пьют, поют, иногда умирают.
Все стало как-то тише и глуше, но не спокойнее. Тема продажи души не сходит с повестки дня. Но к этому уже привыкли, к чистоплюям вроде Евы относятся сносно. «Не хочешь „продаваться“, не надо. Другие найдутся». Встречаются иностранцы. Они улыбчивые после русской водки, деньги на закуску выдают щедро.
Ее узнали, но, быть может, и не заметили бы, если бы не яркий, как пасхальное яйцо, Гриша. Посадили на табурет, принесли вина и сыра.
Пахло сырой штукатуркой от постоянных дождей, дымом, рыбой, скипидаром, керосином и еще бог знает чем. Мешанина запахов, лиц, голосов, цветовых пятен. Таня Смехова, полная, похожая на купчиху, родила в прошлом году девочку, отдала на воспитание родителям и вернулась в Подвал. Солидная, красивая, дорогая, как матрешка на Арбате. Говорят, занялась янтарем. Молится на Гришу, который поставляет ей покупателей.
Уже где-то через час Ева поняла, что напрасно согласилась прийти сюда. Когда очень громко пел какой-то бард — о России, о России и еще раз о России, — она незаметно выбралась на свежий воздух. Было уже темно. Ева добрела до метро, проехала несколько станций, вышла из вагона, и ей почудилось, что впереди нее на эскалаторе… Бернар. Бежать не было сил, она смотрела, как он поднимается все выше и выше, и ей казалось, что она не догонит его никогда. Но когда поднялись и пошли к выходу, «Бернар» повернулся к ней и подмигнул. Это был не он.
Приближаясь к своему дому, она в траве, между деревьями, разглядела лестницу и погнала прочь мысли о Бернаре.
Возле подъезда Ева увидела Вадима.
— Ты давно ждешь? — спросила она так, словно они не виделись самое большее один день.
— Да нет, недавно. — Они поднялись, и возле двери Вадим обнял ее. Они простояли долго. Молчали.
— Пойдем, я напою тебя чаем. — Она открыла дверь и впустила его в квартиру.
В прихожей она оперлась на его руку и поняла, почувствовала, что этого доверительного жеста он ждал целую неделю. Он подхватил ее, уставшую, легкую, принес в спальню и, не зажигая света, стал раздевать.
— Нашла куда пойти, — мягко говорил он словно сам с собой, снимая с нее свитер и расшнуровывая ботинки. — В Подвал… Маленькая, что ли?
— А ты откуда знаешь?
— А я все знаю. Французы ей звонят какие-то…
Ева замерла и схватила его руки.
— Кто? Кто звонил? Откуда ты знаешь?
Он зажег свет, сел на постели и сорвал с шеи шарф.
— Я к тебе пришел, у меня же ключ есть.
А тут телефон разрывается. Вот я и взял трубку. Его зовут Бернар. Бернар Жуве.
— Он что, здесь, в Москве? — Она схватила Вадима за плечи. — Ну же! Говори!
— Он звонил из Парижа. Сказал, что позвонит через три часа. В час ночи. Это что, твой новый покупатель?
Ева ничего не ответила. Откуда он узнал телефон? Фибих? Надо будет купить ему хорошего вина.
Она закрыла глаза. В постели, в объятиях Вадима, она на время забылась. И даже когда зазвонил телефон, Ева не открыла глаз, а лишь теснее прижалась к горячему плечу. Вадима и погрузилась в блаженную дрему. Какое ей дело до француза, который так далеко и с которым ее ничего не связывает. Они даже не успели поговорить толком, лишь смотрели весь вечер друг на друга. Больше всего Еве понравилось, что Фибих ни разу не упомянул Бернару о том, что Ева художница, не потащил его в мастерскую показывать картины. Бернар воспринимал ее как обыкновенную женщину, а это было для нее самым главным.
Прошло еще несколько дней, и Ева поняла, что звонок Бернара — звонок любопытства — был случайностью, как была случайна и их встреча. Однако ей хотелось повидаться с Глебом Борисовичем, чтобы лишний раз поговорить о Бернаре. Откуда они ехали на электричке и зачем им понадобилось забираться к ней на балкон? Когда она задала Фибиху этот вопрос, профессор рассмеялся:
— Мы возвращались с моей дачи. Я, старый кретин, потерял там свой ключ… Мы опоздали на восьмичасовую электричку и уехали уже на последней. Стали подходить к дому, заметили лестницу, а так как мы были изрядно в подпитии, то нам показалось, что стоит забраться на ваш балкон, как оттуда мы, подняв лестницу, перекинем ее на мой, и я спокойно влезу к себе через форточку, благо она у меня большая. Но уже на лестнице я протрезвел. Бернар отговаривал меня, предлагал поехать к нему в гостиницу и переночевать там, но я же упрямый…
— А что это за кассета, которую он оставил Елене Дмитриевне?
— Так это он ей сначала оставил? Теперь понятно… А он звонил мне на дачу и спрашивал, получил ли я ее. Я, понятное дело, ответил, что нет. И тогда мы договорились встретиться с ним на вокзале, чтобы поговорить. Эту кассету возвратил мне мой коллега из Сорбонны, его друг Клод Пейрар. Он пишет работу по саранче… Ну, это вам, Ева, неинтересно. Словом, мы встретились, он толковал мне о соседке, но я думал, что это вы…
А дальше вам уже известно. Мы приехали ко мне на дачу, пообедали там, выпили… Признайтесь, вы пришли не за этим?
Ева пожала плечами. Ее трудно было смутить.
— Он звонил вам?
— Не знаю, может быть… Как-то вечером, когда я возвращалась из гостей, телефон просто разрывался от звонков, но, когда я подошла, было уже поздно… Зачем вы дали ему мой номер?
— Он попросил, а я не смог ему отказать.
— Кто он? Чем занимается? Расскажите мне о нем, Глеб Борисович.
— Кажется, он математик. Я был у него дома, в Париже, он живет недалеко от площади Вогез.
— А что он делает в Москве?
— Навещает друзей, отдыхает. Ему нравится Россия. По-моему, он наполовину русский.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48