Рассказы –

Анна Дубчак
Концерт

День начался не с дождя, как ожидалось, и утро оказалось солнечное, сухое и прохладное.
Деревья словно забыли, что на дворе сентябрь, и решили попридержать подольше на своих ветвях листву. Было воскресенье, и можно было поспать, понежиться в постели.
Катя лежала и смотрела в окно. Она была одна, совсем одна, и то, что сейчас должен прийти Никита, не радовало ее. Что он за человек? Почему ее так раздражает его правильность, серьезность и безмерное терпение по отношению к ней, Кате? Что нужно сделать, чтобы он не приходил? А что будет, если он действительно уйдет и больше никогда не придет? Станет ли ей от этого лучше?
До его прихода оставалось полчаса, надо было хотя бы одеться и поставить чайник.
Вчера, получив письмо от Родьки, из Москвы, она проплакала всю ночь, так было жалко себя. Ну учится он, ну Москва потрясающая, а дальше-то что? Зачем все это ей, Кате?
Родька Репкин, ее дорогой Родька, единственный в училище флейтист, хвастун и болтун, но музыкант до мозга костей, был в то же время практичен до смешного и из всего делал деньги.
Он не гнушался никакой работой, и, глядя на всегда подтянутого и одетого с иголочки Родьку, трудно было представить его грузчиком в овощной лавке или трубачом в похоронном оркестре.
Часть заработанных таким образом денег уходила на портного, старика-немца, у которого он некоторое время жил на квартире и который обшивал его; остальное копилось на флейту.
— Не могу же я с этой свистулькой ехать в Москву! — говорил он, показывая на свой инструмент. — Меня же с ней близко к консерватории не подпустят!
Они оба учились в музыкальном училище: она — на фортепианном отделении, он — на оркестровом. Училище находилось в райцентре, поэтому учащиеся были в основном приезжие. Близость областного города, в котором жила Катя, давала возможность частых отъездов домой, на выходные; Родька же был издалека, с Украины, и ездил домой лишь на каникулы.
Катя и Родька жили в общежитии.
— Тук-тук! — стучался Родька к ней в любое время дня и ночи. — Да открывай же ты скорее!
Он проскальзывал в комнату, где за ширмой при свете ночника укладывались спать Катины соседки.
— Эй, вы, дамочки, время детское, а вы спать собрались! Вы посмотрите, что творится на улице! Воздух-то какой!
Девчонки, привыкшие к Родьке, уже не обращали на него никакого внимания и, без стеснения прогуливаясь перед ним в ночных рубашках, нередко просили его принести ведро колодезной воды, что он охотно делал.
Потом Катя кормила его кабачковой икрой, и Родька, заправив церемонно за воротник белоснежной рубашки салфетку, уплетал икру, успевая при этом гримасничать и отпускать шуточки. Катя сидела уставшая, сонная и молча делала бутерброды.
— Ну что, опять идти? — спрашивала она после того, как все было съедено. Он многозначительно кивал головой, и они шли. Поднимались на второй этаж общежития, где располагались классы и концертный зал, затем спускались в холодный и сырой в любое время года подвал, из которого тоже сделали класс, маленький, с разбитым пианино, и Родька торопливо собирал флейту. Замирал, глядя на Катю волнующимися, блестевшими глазами, кивком головы показывал вступление, и они начинали играть. Катя аккомпанировала; глаза слипались, пальцы били мимо клавиш.
— Что с тобой? Что за лажу ты несешь?! Ну-ка, быстренько соберись и еще разок, с самого начала. Или нет, лучше с третьей цифры…
Постепенно сонливость пропадала. Катя увлекалась, и дуэт звучал уже слаженно, вдохновенно. То набирая высоту, то обрываясь и ломаясь в мучительных пассажах, пела флейта.
— Вот умница, спасибо тебе, — говорил ей взмокший и уставший Родька. — Хорошо, если бы вот так же прозвучало на экзамене. Дай-ка я тебя за это поцелую.
Пришел Никита, принес с собой запах дымных осенних улиц и хорошее настроение. Он пил чай и рассказывал что-то веселое, интересное, но она его почти не слышала, была рассеянна и молчалива, потом попросила починить антресоль. Она смотрела, как он снимает рубашку, как напрягаются его мускулы под загорелой кожей, как ладно и аккуратно он работает, и не понимала, что же ее так раздражает в нем. «Быть может, то, что он безукоризнен?
Что у него все получается и он все знает?»
День длился долго, и Катя находила Никите все новую и новую работу. Казалось, он не замечал, что она просто испытывает его терпение.
— Ты не устал? — спрашивала наконец Катя Она почему-то ждала от него грубости, он даже хотела ее, но Никита был спокоен, уверен в себе и невозмутим.
— Только самую малость, и еще, скажу честно, есть хочется…
Он улыбнулся, хорошо улыбнулся, по-доброму.
— А у меня обед, так что не волнуйся, — прежде чем уйти на кухню, поспешила успокоить его Катя.
«Зачем я их все время сравниваю? Разве могут люди быть одинаковыми? — говорила она сама себе. — Каждый из них хорош по-своему, и мне понятно это, но зачем же, зачем Родька написал это письмо? Зачем напомнил о себе?
Мне же так больно!»
После сытного обеда, когда Никита дремал в кресле. Катя вошла в комнату, на ней было красное бархатное платье, в руке она держала чулок, другой был на ней. Она присела на соседнее кресло и принялась чинить чулок. Она страдала невыносимо, слезы закипали, в горле застрял горький ком. А Никита дремал. Наконец он открыл глаза, удивился взглядом, покачал головой.
— Это неприлично, я знаю… — Она вскочила, засуетилась и крикнула уже из кухни:
— По-дурацки все получилось, прости…
— Тук-тук, Катька!
От Родьки пахло вином, он был веселый, в ударе.
— Ты уже вернулся?
— Твои спят, что ли?
— Лорки нет, остальные давно спят.
1 2 3 4 5