Стены бордовые, золото, лепнина, а окна — как картины. Но картины-то современные. Поэтому надо подумать, как их вписать!
— Может, золотые рамы?
У архитектора загорелись глаза. Он уже понял, что здесь можно поживиться.
— И золотой унитаз, — предложил я.
Лада сделала вид, что не услышала. Я особо и не рассчитывал.
— Может быть, золотые рамы. И тогда на всех стенах в таких же рамах фотографии города. Мне нужны хорошие фотографии.
— Дорогая, на «Сотби» сейчас две работы Пола Ньютона, не знаю какие. — Лада была собакой, а моя фраза — сахарной косточкой.
— Вот. — Она, не поворачивая головы, ткнула в мою сторону указательным пальцем и поручила архитектору: — Узнайте, пожалуйста.
В машине Лада увлеченно рисовала поэтажный план.
Я не вмешивался. Все это изменится еще двадцать раз. Бедолага архитектор. Он, конечно, заработает, но деньги ему достанутся нелегко.
Зато он, возможно, поймет, что деньги — отнюдь не главное в жизни.
Зазвонил Ладин телефон. Она разговаривала, продолжая чертить.
— Привет, мам… Нормально. Я с Владом. По делам ездили. У тебя все окей?… Ну, ладно, может, заеду на неделе. Целую. Хорошо, привезу.
Ненавижу, когда она выключает звук CD, чтобы разговаривать по телефону. Как будто она одна в машине.
На светофоре передо мной BMW 645CI с восьмицилиндровым двигателем рванул с места так, как будто ее в космос запустили.
Рабочий объем — четыре литра. Наверняка ручная коробка. Только зачем на кабриолете зимой ездить?
На следующей неделе придет мой «мерседес».
Снова Ладин телефон.
— Алло… Привет. Нормально… Я с Владом. Хорошо, давай. Пока.
— Кто звонил? — Я был сам за рулем. Охрана ехала сзади. Я включил подогрев руля и снял перчатки.
— Мама.
— Второй раз кто звонил?
— Мама. Привет тебе передавала.
Круги и полукруги, которые она рисовала в плане, наверное, обозначали столы и кресла.
По НТВ-спорт закончился футбол. Красивая игра, ЦСКА выиграл. Хоть и не в полном составе играли. Один мяч пропустили в свои ворота.
Я достал из кармана мини-диск, вставил его в Restek. Налил виски. Позвонил Димка.
— Вась, я тебе перезвоню. Ничего срочного?
— Нет.
Включил.
Запись Ладиных телефонных разговоров.
— Аллоу.
Это Ларчик. Если натянуть на ее попу парашют, он треснет по швам.
— Привет. Как дела?
— Ужасно. Я в шоке. Не знаю, что делать.
— Что случилось? Твой возвращается раньше и мы не пойдем в клуб?
— Ты что, конечно пойдем! Одноклассник моей Аньки покончил жизнь самоубийством.
— Да ты что?
— Да. И написал в записке, что из-за Аньки.
— Ничего себе. А она как?
— Да она в ужасе! Плачет! Ее в милицию вызывают.
— А у них что, роман был?
— Да нет, в том-то и дело. Она на него и внимания не обращала. Больной, наверное, какой-то…
— Да… ну и что ты будешь делать?
— Не знаю. В четверг похороны, идти ей или нет? Там родители, представляешь?
— Ужас. Но я думаю, надо пойти. Пусть переживет это. Все-таки не просто так он про нее в записке написал. Пусть к родителям подойдет, представляешь, каково им?
— Они же будут ее винить…
— Но это же жизнь. А что, ей надо сделать вид, что ничего не произошло? Умер и бог с ним? Не ее проблема?
— Лад, она еще совсем девочка. Вдруг у нее нервный срыв случится? Или комплексы начнутся, что все мальчики, которые в нее влюбляются, потом будут суицидом заканчивать?
— Не знаю, Ларчик. А она что говорит?
— Плачет только.
— Но ты еще подумай. Ей же потом с этим жить.
— Ладно. Давай попозже созвонимся.
— Давай. Ты не расстраивайся.
— Легко сказать. Не хочется, конечно, ничего плохого про него говорить, но… блин!
— Ужас! Ты звони мне, ладно?
— Давай.
Мы договорились насчет интервью на телевидении для Брежнева.
Мы с Димкой смотрели его по телевизору как шоу Бенни Хилла.
Брежневу подвели глаза и нарумянили впалые щеки. Он стал похож на своего любимого Сальвадора Дали. И еще немного на Бегбедера.
Он обращался к электорату:
— Если кто-нибудь когда-нибудь узнает о том, что я присвоил хоть копейку, — придите и убейте меня! Я клянусь вот здесь и сейчас, что никогда в жизни не дам повода заподозрить меня во взяточничестве, в коррупции. В лицемерии. Я вырос на других идеалах. В нашей семье были другие боги. Искусство! Чистота! Вот перед чем мы преклонялись! Я — художник. Я смогу прожить на то, что зарабатываю. Мне много не надо. Были бы холст и кисти!
— Вот, вот! — хохотал Димка. — Слушай, сейчас будет ключевая фраза!
— …Хотя картины мои — не дешевые! Они признаны на высшем уровне. Они — прямо сказать — дорогие. Но я не вижу в этом ничего плохого. Это — плата за мою работу. Тяжелейшую работу. Которой я отдаю всего себя. Ей и вам. Так учили меня родители. И я их не подведу.
— Кто его выпустил? И чего ты ржешь?
— Представляешь, как его картинки после выборов раскупаться будут? Каждый чиновник своим долгом сочтет. Он не только Дали, он Моны Лизы подороже будет!
Мы с Брежневым поехали на открытие льготной аптеки для пенсионеров.
Брежнев театрально перерезал ленточку.
Я сказал короткую речь. Обещал, что лекарства в нашей аптеке по пенсионным удостоверениям будут дешевле на двадцать процентов. Кстати, действительно будут.
Основная часть наших реальных избирателей — бабушки. Им нужно уделять максимум внимания.
Остальное население ходит только на президентские выборы.
Я вернулся в банк.
Даша сказала, что я делаю успехи. Я повторял:
— Винтить — ввинтить, как оса — как коса, безделки — без сделки, шил — сшил. Кстати, ты знаешь, кто такой бобыль?
— Бобыль?
— Бобыль, бобыль!
Она начала листать учебник с сосредоточенным видом.
— Даш! — Все-таки мне с ней весело.
— Что?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51