Ваннек его намеренно упрятал. — Поколебавшись, Маттиас добавил:
— И еще потому, что он принадлежал твоей подруге.
— У тебя удивительная способность обнаруживать спрятанное, — задумчиво проговорила Имоджин.
— У каждого из нас есть свои маленькие таланты… Эта способность мне здорово помогала в Замаре. — Маттиас погрузился в молчание. Почувствовала ли Имоджин, что он недоговаривает? Он взял дневник не только потому, что тот был хорошо упрятан, и не потому, что дневник принадлежал Люси. Он взял его потому, что знал: дневник имеет отношение к его судьбе.
Впрочем, Имоджин в этот момент занимала конкретная проблема, а не окрашенные мистикой мысли Маттиаса о причинах его поступка и влияния этого поступка на его судьбу.
— Те два негодяя, которые напали на тебя, должно быть, вернулись в дом после твоего ухода, — предположила Имоджин. — Когда им так и не удалось найти дневник, они сделали вывод, что ты нашел и забрал его.
— Они могли просто прятаться возле дома и видеть, как я нес дневник. Луна светила довольно ярко в тот момент.
— Не знаю, Маттиас. Все это кажется бессмысленным, если… Если в дневнике нет чего-то сверхважного. Но что там может быть такого уж важного? Ваннек был единственным человеком, которого могла интересовать и беспокоить связь Люси с Аластером Дрейком. Сейчас, по прошествии трех лет, никого другого это не может интересовать.
Маттиас нашел в себе силы задать вопрос:
— А ты уже закончила чтение дневника?
— Почти что. — Она посмотрела в окно. — Я читаю медленно… Некоторые записи мне больно и тяжело читать.
Маттиас взял в руки нож, которым чинил гусиные перья, и стал вертеть его в руках.
— Имоджин, ты, наверно, этому не поверишь, но я очень сожалею, что заставил тебя читать этот злополучный дневник.
— Чепуха! — Она ободряюще улыбнулась ему. — Ты сделал то, что считал правильным. Нам нужно знать, почему для кого-то дневник так много значит.
Маттиас бросил нож на стол.
— Ты просто удивительный человек! Потрясающе удивительный! Господи, неужели ты не можешь должным образом отреагировать, столкнувшись с правдой? Ведь ты все-таки И.А-Стоун.
Она резко остановилась среди комнаты и ошеломленно уставилась на него:
— В чем дело? Что вас так рассердило, милорд?
— Как можно быть столь дьявольски умной и проницательной в одном отношении и столь непроходимо наивной в другом?
Имоджин как-то странно улыбнулась:
— Разве ты не заметил, что я не так наивна, как ты считаешь, Маттиас? Просто я смотрю на истину несколько под другим углом.
— Истина может быть лишь одна в каждой конкретной ситуации.
— Я с этим не согласна, милорд. Достаточно вспомнить, как мы спорили в журнале по некоторым вопросам замарской истории. Мы оба переводили письмена идентично, однако смысл в это вкладывали различный. Два взгляда на одну и ту же истину.
— Неужели ты не понимаешь? — проговорил Маттиас. — Сейчас это не имеет никакого отношения к древнему Замару. И раз уж мы спорим об истине, давай проясним одну вещь.
— Какую именно?
Маттиас ужаснулся тому, что он делает. Надо немедленно остановиться, подумал он. Он будет законченным дураком, если скажет хотя бы еще одно слово. У него пока что есть возможность без поражения выйти из этой истории с дневником. Он должен поблагодарить судьбу за то, что родился под счастливой звездой, и прекратить рубить под собой сук.
Имоджин убедила себя, что он дал ей читать журнал потому, что не было другого выхода. Если у него есть здравый смысл, надо позволить ей пребывать в этом заблуждении. Несусветная глупость — отталкивать свою судьбу. И все же он был не в силах остановиться и прыгнул в яму, которую сам себе вырыл.
— Неужели ты не понимаешь: мне было известно, что ты могла вычитать в дневнике о характере Люси, — сказал Маттиас.
— У тебя были свои представления о Люси, основанные на давних сплетнях. Ты предполагал, что они совпадут с моими после чтения дневника.
— Дело не в моих представлениях. Тебе было больно читать то, что она написала. Черт побери, я видел твои слезы, Имоджин.
Она наклонила голову и некоторое время задумчиво смотрела на него.
— Тетя Горация тоже сегодня впервые призналась, что она знала о странном поведении Люси.
— Странном поведении? — Маттиас невесело засмеялся. — Очень деликатно сказано. Это была безжалостная шлюха.
— Я дружила с ней семь лет до того, как она уехала в Лондон… Не отрицаю, что после отъезда из Аппер-Стиклфорда в ней произошли некоторые изменения.
— Изменения?
— Признаюсь, что меня обеспокоило и огорчило, когда она перестали мне писать. Но я думаю, что причина была в замужестве.
Что-то в ее голосе насторожило Маттиаса.
— Ты изменила свое мнение? Ты больше не считаешь, что Ваннек виновен в ее несчастье?
— Ваннек во многом виноват, — заверила его Имоджин. — Но сейчас я полагаю, что у Люси были и другие проблемы.
— Черт побери, что ты хочешь сказать?
— Я много размышляла над тем, что прочитала в ее дневнике. И как уже сказала Горации, я пришла к выводу, что Люси была больна.
— Больна? — ошеломленно спросил Маттиас.
— Я полагаю, что у нее было душевное расстройство. Она всегда была легковозбудима. Временами ее одолевали приступы меланхолии. А после замужества перепады настроения у нее стали еще более ярко выраженными. Характер ее записей в дневнике подтверждает это. И к тому же она была безумно увлечена Аластером Дрейком.
Маттиас смотрел на Имоджин и не верил собственным ушам.
— То есть, если я правильно тебя понимаю, ты сделала вывод, что Люси — сумасшедшая?
— Не совсем в том смысле, который мы вкладываем, говоря о несчастных обитателях Бедлама.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102