Вы называете это дружбой?
— Нет, не называю. — Горация прищурилась. — Но какой прок от того, что вы обрушили правду на Имоджин сейчас, когда ничего не изменишь?
— Есть вопросы, связанные со смертью Ваннека, которые требуют ответа. — Маттиас стал сосредоточен но рассматривать кончик пера. — Я полагал, что некоторые из ответов можно отыскать в дневнике Люси.
— Вы могли бы прочитать дневник и сами, милорд. Не было никакой необходимости говорить о нем Имоджин, а тем более с помощью шантажа заставлять ее читать.
В Маттиасе шевельнулось какое-то болезненное чувство, перешедшее в гнев.
— Я вовсе не прибегал к шантажу, чтобы заставить ее прочитать этот злосчастный дневник.
— С моей точки зрения, это шантаж, сэр. Она сказала, что вы угрожали прочитать дневник сами, если она откажется. Она была озабочена тем, чтобы сохранить в тайне то, что написано в дневнике.
— Проклятие, Горация! Я сделал так, как считал нужным! Имоджин должна знать правду о Люси,
— Да полноте! Здесь дело не в правде. В ваши намерения входило вытравить дорогие сердцу Имоджин воспоминания о ее единственной подруге. Сэр, позвольте мне сказать, что вы заслуживаете того, чтобы вас называли Безжалостным Колчестером. То, что вы сделали, свидетельствует о вашей черствости и отсутствии доброты. Я гадала, когда же ваша подлинная натура проявит себя. К сожалению, теперь уже слишком поздно, и невозможно спасти мою племянницу от постигшего ее бедствия — брака с вами.
Гусиное перо разломилось пополам. Маттиас с удивлением посмотрел на половинки пера в руках. Он аккуратно положил их на стол.
— Не приходится сомневаться, вы имеете право на собственное мнение, миссис Элибанк.
— Можно лишь строить предположения относительно ваших мотивов. — Горация поднялась с кресла и посмотрела на Маттиаса сверху вниз. И в этот момент трудно было усомниться в том, что в ее жилах течет голубая кровь и что она в родстве с маркизом. Маттиас также встал. Их взгляды пересеклись.
— У меня нет иных мотивов, кроме как выяснить правду.
— Я ни на секунду в это не поверю. Проклятие, сэр! Ведь я была уверена, что вы любите мою племянницу. Как вы могли поступить с ней таким образом?
Маттиас сжал руку в кулак, повернулся и в сердцах стукнул им по стене.
— Не приходило ли вам в голову, мадам, что мне может надоесть жить с женой во лжи?
Повисла тяжелая пауза.
— Ради Бога, что вы имеете в виду? — тихо спросила Горация?
Маттиас сделал глубокий вдох и взял себя в руки.
— Ничего… Это не важно… До свидания, миссис Элибанк. Уфтон вас проводит.
Некоторое время Горация продолжала смотреть на Маттиаса, затем, не сказав более ни слова, повернулась и направилась к двери.
Маттиас не пошевелился до тех пор, пока за Горацией не закрылась дверь. Затем подошел к окну и долго смотрел в сад.
Наконец-то он нашел ответ на вопрос, который постоянно себе задавал. Теперь он точно знал, почему дневник Люси он отдал Имоджин.
Вовсе не потому, что хотел донести правду о Люси. Он сделал это потому, что чувствовал необходимость в том, чтобы она узнала правду о нем самом.
То, что он сказал Горации в порыве гнева несколько минут назад, было суровой правдой. Он не мог более жить с Имоджин во лжи. Ему нужно знать, сможет ли она любить его, если узнает, что он представляет собой на самом деле. Он должен знать, в состоянии ли она любить Безжалостного Колчестера.
Имоджин была слишком умна, чтобы не понять того, что он открыл ей о себе, когда вынудил прочитать дневник. В конце концов, она была И.А.Стоуном.
Имоджин окинула взглядом участников Замарского салона, сидевших полукругом вокруг элегантной хозяйки. Бросалось в глаза, что, за исключением Селены и самой, это были совсем еще юные леди. Имоджин рискнула предположить, что ни одной из присутствующих нарядных девушек не было и девятнадцати. Для многих это был их первый сезон.
Селена, одетая в голубое платье, отделанное голубыми же розами, учтиво улыбалась гостям, пока экономка подавала чай.
Имоджин подумала, что ранее она видела Селену только издалека и лишь при вечернем освещении.
Не секрет, что свет свечей в большей степени льстит женщине, нежели солнечный. Имоджин с удивлением отметила, что к Селене солнце было даже более беспощадно, нежели к другим. Женщина, которую называли Ангелом, выглядела сейчас грубее и холоднее, чем могла ожидать Имоджин. А ее небесно-голубые глаза напоминали не столько ясное небо, сколько холодные сапфиры.
Хозяйка салона оказывала явно гипнотическое воздействие на своих гостей, которые возбужденно переговаривались и хихикали, ожидая сигнала Селены к началу обсуждения.
Селена вела себя словно королева из волшебной сказки. Сама обстановка способна была создать впечатление, что здесь обсуждаются по меньшей мере глобальные философские проблемы и основы мироздания. Рядом с хозяйкой на столе возвышалась внушительная стопа фолиантов в кожаных переплетах. Неподалеку находился деревянный ящик с образцами древних гончарных изделий и флаконов из стекла. Кроме того, на столе стояла задрапированная черным бархатом шкатулка, на которую все то и дело бросали любопытные взгляды. Отдельные предметы или их фрагменты, не отличающиеся, по мнению Имоджин, особой ценностью, были с нарочитой небрежностью разложены по всей гостиной. Возле окна возвышалась весьма неважная копия статуи Анизамары.
Патриция наклонилась к Имоджин и, до предела понизив голос, сообщила:
— Леди Линдхерст хранит табличку, на которой написано проклятие, в той бархатной шкатулке. Она говорит, что это самое ценное в ее коллекции.
— Понятно. — Имоджин внимательно оглядела шкатулку, пока экономка подавала ей чай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102