«Ничего у вас не получится! Вас ждет полный провал».
Отлично представляю, что последует дальше.
«Почему?!» – в один голос воскликнут Катя и Даша.
«Вы, Катя, считаете, что красоту делают краски и тряпки, – ответила бы я. – Вы прочитали о Шерон Стоун, которая платит тысячу долларов за макияж, и желчью исходите от зависти. Поскольку утехи американской дивы вам недоступны, вы полагаете, что никогда не будете прекрасной. И действительно не будете! К вашему лицу приклеилось выражение неудачницы и просительницы. Неудачников не любят, боятся заразиться. Просительницам иногда подают, чтобы скорее избавиться».
Я бы сказала девушкам, что экзамены надо уметь сдавать. И оценка ставится не по сумме знаний, а по умению их преподнести.
В институте моя подруга, зубрилка Таня, стабильно получала «удовлетворительно». Я шла на экзамены с ее конспектами и почти всегда получала «отлично». Таня жалостливо, с мольбой во взоре смотрела на преподавателя: дяденька, будьте добреньки, поставьте «троечку». Я нахально жонглировала скудным запасом терминов и формул, строила глазки экзаменатору: сэр, вы не будете себя уважать, если не поставите мне «пять».
Этот пример для Кати и Даши, которые университетов не кончали, пожалуй, не годится. Можно просто самодовольно заявить девушкам: «Посмотрите на меня! Я могу очаровать любого человека – от младенца у материнской груди до старца на смертном одре».
Девушки обменяются взглядами: «Кто бы говорил! Ее никакой массаж не спасет».
* * *
Есть женщины некрасивые, но симпатичные, есть некрасивые до уродливости. Я отношусь ко второй категории. У меня лицо широким сердечком – большие скулы, узкий треугольник щек и подбородка. Рот длинный и губастый. Его разделить вертикальной чертой пополам – двоим хватит. Когда я улыбаюсь или смеюсь, рот растягивается от уха до уха, как у жабы, можно было бы сказать, если бы не крупные белые зубы. Поскольку челюсть оголяется полностью, кажется, что у меня больше положенных тридцати двух зубов. Глаза тоже большие и навыкате, нижние и верхние веки хоть сантиметром меряй. О носе ничего плохого не скажешь. Нормальный, правильной формы – чужак, придавленный верхним и нижним безобразием.
Широколицые люди всегда кажутся более толстыми, чем есть на самом деле. Но, отведя взгляд от моего лица, вы обнаружите идеальную фигуру.
Словом, Боженька лепил меня так: задумался о чем-то и напортачил с формой головы, ртом и глазами. Спохватился – присобачил хорошенький носик, копну густых волос шмякнул на череп, медовый голос в глотку воткнул, затем тщательно вылепил фигуру. Посмотрел со стороны, нахмурился и, движимый раскаянием, вдохнул в меня бездну обаяния.
Словами обаяние описать трудно, но есть точное сравнение – оно действует как гипноз. Через пять минут общения со мной люди забывают о моей уродливости, через двадцать я им кажусь прекрасным человеком.
В школе одноклассницы наперебой старались со мной дружить – мальчишки в компании были обеспечены.
В институте одна девица пыталась меня отравить – насыпала в компот крысиного яду, хотя ее жених-изменник мне даром был не нужен.
Сослуживцы-мужчины флиртуют со мной напропалую.
Я не уникум, не феномен. История знает многих дурнушек, которые кружили головы с таким успехом, который писаным красавицам и не снился. Лиля Брик, например, и в молодости красотой не блистала, а в семьдесят лет обворожила двадцатилетнего француза. Не какого-нибудь замухрышку, а владельца шикарного дома мод. В биографии любой известной обольстительницы встретится фраза: «Она не была исключительно красивой, но…»
Множество раз я задавала себе вопрос: «Променяла бы ты квазимодовское лицо и веселый нрав на ангельский облик и вялый характер?» Торопливо отвечала: «Нет! Никогда!» Но если бы я была верующей и меня спросили на исповеди… не знаю, каким был бы ответ.
Мне досталось от людей. В детстве у меня было прозвище Крошка Цахес. Родители Гофмана не читали, я тем более не знала, что Цахес – мерзкий уродец. «Крошка» – ласковое хорошее слово, я радостно откликалась. Таких уколов десятки, может, сотни. Я всех простила.
Как нельзя танцевать вальс на одной ноге, так нельзя быть обаятельным человеком и не любить людей. «Любить» – пожалуй, слишком громко… Относиться к ним с интересом – так точнее. Я берегу свое обаяние, как лелеют талант. Поэтому мне не страшно даже то, что ранит больнее открытой насмешки, – жалость и сострадание.
Я увлеклась рассуждениями и воспоминаниями, которыми делиться с девушками, конечно, не стану. На чем мы остановились?
«Вы замужем?» – настороженно спросит Катя.
«Да, и у меня прекрасные дети».
«А как с другими мужчинами? – будет допытываться Даша. – С теми, что падают от вашего обаяния и в штабеля укладываются?»
«Никогда! – совру я. – Чувства не обязательно питаются ощущениями. В определенном смысле платоническое обожание стоит выше телесной любви».
«Как это?» – не поймет Катя.
Я доходчиво поясню:
«Что приятнее: когда тебя тайно любят или без разрешения лезут под юбку?»
* * *
Завершая массаж, Даша хлопает меня по щекам и аккуратно разглаживает крем.
– Готово, – встает она и выключает яркую лампу.
Катя продолжает канючить: надеть ей колготки со швами или без швов? Приклеить длинные ногти или оставить свои? Изменить форму бровей? Одолжить у подруги браслет? Цеплять ли серьги?
Я оделась и расплатилась с Дашей.
– У вас ничего не получится, – говорю Кате. – Вас ждет полный провал.
– Почему?! – хором восклицают Катя и Даша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55