Шахтеры помогали мне пристегнуть ее к столу, когда, потирая шишку на лбу, появился мэр.
— Брыкается, — сказал он со смешком, но я видел, как потрясла его эта сцена.
— Не волнуйтесь, — сказал я ему. — Все это я из нее вырежу. Когда она очнется, вы ее не узнаете.
— Анамасобия не видала таких чудес, — пробормотал мэр, глядя в пол.
Я велел им уйти и вернуться завтра не ранее полудня. Подложив подушечку, которая должна была впитывать кровь от разрезов, я закрепил голову полосой бинта, чтобы случайное движение не нарушило ход операции. Длинным концом этого бинта я намеревался промакивать кровь с операционного поля. Покончив с этим, я методически разложил скальпели, пинцеты и зажимы, а потом принес портрет новой Арлы. Всю ночь, пока я работал над ним под воздействием красоты, портрет шептал мне слова любви, и я твердо решился претворить иллюзию в жизнь.
Скальпель легко рассек гладкую кожу левой щеки, и с этой минуты я не сомневался в успехе операции. Я насвистывал мотивчик, вошедший в моду в Отличном Городе перед самым моим отъездом, нежную песенку о вечной любви, и выравнивал своевольную нижнюю губку. «Вот откуда это тщеславие разума», — шептал я ее спящим глазам, подрезая верхние веки. Я избавил нос от тяжести хряща, в котором коренилось опасное любопытство. Высокомерные скулы пришлось выламывать никелированным молоточком. Я так увлекся, что не видел ничего, кроме ее лица, представлявшегося мне ландшафтом неведомой страны, которую я преобразовывал с артистическим изяществом, руководствуясь отчетливым образом географического совершенства. Это было просто, как вычитание, и некоторое время я мечтал, чтобы этой возвышенной математике не было конца. Я увлеченно проработал все утро и большую часть дня, не отвлекаясь на обед, когда почувствовал, что сбиваюсь с пути. Хранившаяся в памяти карта, изображавшая путь к цели, стала тускнеть. Уверенность в себе замерцала, как огонек свечи на ветру. Знакомый зуд под черепом подсказал мне, что настало обратиться к красоте. Я рассудил, что воздействие лекарства, усилив мою врожденную гениальность, поможет без труда закончить работу к ужину.
Кроме того, это было необходимо, так как меня стало знобить, перед глазами все расплывалось и дрожали руки. Поэтому я положил скальпель и прошел в спальню. Саквояж я нашел на полу там, где он приземлился после соприкосновения с головой мэра. Эта мысль едва не заставила мои губы растянуться в улыбке, однако, откинув крышку и достав ампулу, я с ужасом убедился, что она расколота и пуста. Судорожным движением я выхватил следующую — в том же состоянии. Только теперь я заметил лиловую лужицу на полу. Все капсулы были разбиты. Я остался без чистой красоты, боль разлилась по телу, словно от удара, нанесенного невидимым врагом. Я лишь застонал, хотя разум пронзительно кричал, погружаясь в океан беспомощного страха. Единственное, что удержало меня от обморока, — мысль, что нельзя оставлять Арлу в таком состоянии. Окончательная потеря белого плода означала для меня потерю жизни.
Шатаясь, я прошел по коридору в твердой решимости закончить работу прежде, чем окончательно лишусь чувств. Голова уже кружилась так, что я едва держался на ногах. Придерживаясь одной рукой за край лабораторного стола, я поднял скальпель, сдерживая усилием воли дрожь во внутренних органах. Первый же неуверенный разрез лег не туда, куда следовало, но делать было нечего, и я попытался новым разрезом исправить разрушения, нанесенные предыдущим. Это была ловушка. Я словно несся очертя голову по лабиринту, заводившему все глубже и глубже в тупик. Точные движения сменились ударами наугад, и кровь то и дело брызгала мне на рубаху. На мгновение фонтанчик крови, попав в глаза, лишил меня зрения. Ощутив вкус крови на губах, я упал на колени и тщетно пытался подняться, отгоняя черные вспышки, заливавшие мой мозг темнотой.
Не помню, сколько времени это продолжалось, пока, словно издалека, я не услышал собственный отчаянный крик. Потом тошнота захлестнула меня, горячие волны озноба проходили по телу, разрывая мозг и останавливая сердце, унося меня к тому, что я считал смертью, но что, увы, не было ею.
12
Пришло известие от мэра, что, прежде чем принять окончательное решение, я непременно должен повидать некую особу.
— В такое время? — спросил я Мантакиса, помахивавшего метелкой из перьев.
Я надел плащ и прихватил чемоданчик с инструментами. На улице снова густо падал снег, и я с трудом пробивался сквозь яростные порывы встречного ветра. Детей буран не загнал по домам, насколько я мог судить по выстроившимся вдоль улицы изваяниям снежного Странника. Они то и дело возникали среди снежных вихрей, уставив на меня ледяные взгляды праведных судей. Целую вечность брел я сквозь бормочущую круговерть тьмы и вдруг оказался на месте.
Я знал, что споткнусь и упаду на нижней ступени церкви. Так и случилось. Открыв большую перекошенную дверь, заскрипевшую пронзительным смехом, я вошел. Медленно перебрался через мост, раскачивавшийся сильнее обычного. Перед алтарем горела только половина факелов.
— Эй! — окликнул я, но ответа не было. Ширма снова стояла на месте, как и кресла, в которых мы с Арлой сидели при обследовании.
— Эй, — повторил я. В тусклом свете факелов руки и ноги твердокаменных героев казались живой плотью. То ли ветер за стенами, то ли мое дыхание отзывалось тихим эхом, будто дышала сама церковь. Глаза нарисованного бога смотрели на меня.
Из-за ширмы послышался чей-то кашель.
— Эй там! — сказал я. — Почему вы не отвечаете?
Я поставил чемоданчик, снял плащ и отправился осматривать подозреваемого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66