От мороза резво едут
кони. Переминается медленно «Мальчик». Не греет рваное рядно. Хлопает го
лицами Моисеенко. Но рысью въезжает на площадь каряя кобыла. Извозчик в с
инем армяке с серебряными пуговицами, в красном кушаке, с подложенным за
дом, осадив валкую рысь, становится на площади. И «Мальчик» трогает, с труд
ом разминая на морозе сведенные ноги.

7

Первый раз вымахнула карета великого князя ночью. Увидал ее Иван Каляев.
Какие рысаки! Как процокали по обледенелым торцам, словно кто-то проигра
л по белым клавишам. Ацетиленовые фонари кареты ослепили. Вихрем, как сме
рч, пронеслась карета с темным эскортом казаков. Но долго еще дымились ац
етиленовые глаза кареты великого князя Сергея.
«Стало быть верно сказал сторож Ивана Великого, не за Николаевским и Нес
кучным, а за дворцом на Тверской надо вести наблюдение». Каляев тронул с п
лощади.

8

Савинкову скучно от одиночества и от чего-то еще. Что это такое? «Ерунда с
музыкой», Ц определяет Савинков. В номерах «Княжьего двора» ходят непо
воротливые мамаши из провинции за руку с детьми. Детей водят в Грановиту
ю палату, к царь-пушке, царь-колоколу. Опиваются в «Княжьем дворе» чаем ст
риженые в кружалы костромские купцы. Сосут чай с блюдечка. И кажется Сави
нкову, всё это российской сонью и дурью, а царь-пушка грандиозным росчерк
ом этой же вот самой российской дури.
Но и Джемс Галлей иногда гуляет по Кремлю. Думает: не встретит ли случайно
карету великого князя Сергея? Хотя до сих пор не встречал. И пройдясь по Мо
скве, купив новую книжку стихов у Сытина, Джемс Галлей возвращался в «Кня
жий двор», дожидаться вечера.
Трудно ждать вечер. Джемс Галлей от скуки читает «Апокалипсис», и всё дум
ает о князе Сергее: Ц «Если б убил его рабочий, поротый мужик, иль битый со
лдат, всё было б в порядке. Но убью его я Ц дворянин, интеллигент. Почему же
именно я? Собственно у меня к нему нет ведь даже ненависти. Но смерти его я
хочу. Я связан с революцией. Правда, связь холодна, может быть в том и неувя
зка, что не горю, как Егор, Янек, а убиваю спокойно, может от скуки, а может и н
ет».

9

Трактир Бакастова у Сухаревой Башни был похож на «Отдых друзей» на Сенно
й. Это был извозчичий трактир, хороший тем, что были в нем грязные «отдельн
ые кабинеты», в которые можно было проходить со двора. Богатый барин в боб
ровой шубе с палкой с серебряным набалдашником мог свободно сидеть тут с
поддевочным русским человеком.
Ц Видел! Ночью, понимаешь, видел, вырвалась из ворот, совсем близко, с ацет
иленовыми фонарями, таких фонарей ни у кого в Москве нет…
Ц А охрана?
На столе Ц закуска, водка, несколько бутылок пива, про запас, чтоб не бесп
окоить полового.
Ц С казаками проехал, к Кремлю.
Ц Стало быть сторож с колокольни прав?
Ц Ну да. Я волновался, чорт знает как.
Ц Стало быть убьем.
Савинков налил рюмку, выпил, закусил вывертывающимся из-под вилки крепк
им огурцом.
Ц Янек, после убийства я узнал что-то, чего до убийства не знал. Всё как-то
странно, ей Богу странно. Словно старичок даром не прошел, Ц закашлялся С
авинков, Ц умер, а что-то оставил во мне, на мне, чорт знает где.
Ц Ты говоришь о грехе?
Ц Ни-ни, как раз обратное. Раньше, когда я никого еще не убивал, чувствовал
, что убить грех, было такое ощущенье. А теперь вот именно этого ощущенья-т
о и нет, сплыло.
Савинков налил пузырчатую рюмку.
Ц Понимаешь, как-то внезапно вышло всё по Верлену: «Je perds la memoire du mal et du bien». Мне как-т
о Гоц говорил, что его внутренней жизнью правит категорический императи
в Канта, а вот мой категорический императив Ц воля Б. О. И всё. И ничего боль
ше. Я сказал Гоцу, а он, Ц это, говорит, моральное язычество. Перед тем как к
окнуть старичка Ц улыбнулся Савинков, Ц вот перед этим была какая-то ве
ра в наше дело, в террор, в революцию, а после… Ц Савинков развел руками, Ц
не пойму, стерлось, понимаешь, вот самая эта тончайшая грань стерлась, пер
естал понимать, почему для революции убивать хорошо, а для контрреволюци
и, скажем дурно? Больше того Ц для партии убить надо, а для себя почему-то н
икак нельзя? Ц Савинков захохотал с хрипотцой голосом размоченным водк
ой, сводя на Каляеве узкие горячие глаза.
Каляев сидел, подавшись телом к Савинкову. На бледноватом, нежном лице бы
л даже как бы испуг.
Ц Не понимаю, Ц проговорил он. Ц Ты говоришь: убить надо, не надо. Да, доро
гой Борис, убить никогда не бывает надо; ведь мы убиваем только лишь для то
го, чтобы в будущем жить культурно, жить именно без этого проклятого терр
ора. Убить никогда не бывает «надо», только когда за убийством большая лю
бовь, великая любовь к человечеству, к правде, к справедливости, к социали
зму, к свободе, к человеку как брату, только тогда можно убить, и мы, выходя н
а террор, не только ведь убиваем «их», мы убиваем себя, «свою душу» отдаем
на алтарь идеи.
Савинков засмеялся.
Ц Ну, вот, стало быть я ее уже отдал.
Ц Не смейся, Ц взволнованно проговорил Каляев, Ц это больно.
Ц Прости, Янек, дай скажу, ты дитя, ты ребенок, и это вот твое принесение же
ртвы, как у Егора, как у Доры, по моему просто ваше биологическое, так сказа
ть, назначение. Понимаешь? Мне например начинает казаться, что все эти сло
ва о правдах-справедливостях, идеях-идеалах, о социализме и прочих фалан
стерах, всё это Ц у вас, лучших боевиков, прикрывает исступленную жажду ж
ертвы, как таковой. Ну, если б вот у нас, например, сейчас было не самодержав
ие, а социализм и рай на земле, то ты всё равно бы нашел какую-нибудь идею и
принес бы себя ей в жертву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108