Мы устроились в церковной сторожке, в ограде церкви.
Большая комната застлана соломой. Подряд лежат раненые…
Утро. Третий день штурма. День голубой, теплый. Артиллерия гудит без всякого перерыва. Ружья и пулеметы слились в беспрестанный, перекатывающийся треск.
Раненые сидят на паперти церкви. Прислушиваются к гулу боя, стараясь определить: близится иль нет? Ничего не поймешь. Как будто все на одном месте…
Красная каменная церковь вся исстреляна снарядами. Старенький сторож-казак показывает в окне церкви небольшой, написанный на стекле, образ Христа.
Окно выбито снарядом. Кругом иконы - осколки гранаты и стекла, а образ стоит нетронутым, прислонившись к железной решетке.
Вечереет. Гул не стихает. Еще ожесточеннее, страшнее ревет артиллерия. Как будто клокочет вулкан…
"Я Львов, Перемышль брал,- но такого боя не слыхал, -говорит раненый полковник.-Они из Новороссийска 35 тяжелых орудий подвезли и палят. Слышите… Залпами…" Артиллерия ухала тяжелыми, страшными залпами, как будто что-то громадное обрывалось и падало…
Старенький священник прошел в церковь. Великопостная всенощная. Полумрак. Пахнет свежим весенним воздухом и ладаном. Мерцают желтые огоньки тонких свечей. Священник читает тихим голосом. Поют. Молятся раненые. Плачут склонившиеся женщины-казачки.
А со стороны Екатеринодара ревет артиллерия… Ухнет страшный залп. Содрогнется маленькая церковка и все люди в ней.
Темнеет. Раненые в сторожке укладываются спать. Из боя пришли Варя и Таня. Варя упала на солому. Обе плачут. "Рота разбита, Саша убит, Ежов убит, Мошков умирает. Ходили в атаку наши, но их отбили, всю роту перебили. Из-за каждого шага бьются, то наши займут их окопы, то они - наши. Вчера, во время боя, мы своих раненых все под стога сена складывали, а к вечеру нас отбили, раненые остались между линиями, ближе к ним. Ночью видим - стога пылают. Стоны, крики слышны. Сожгли наших раненых".
Тяжелая ночь - почти без сна. Прибывают, прибывают раненые. Места нет нигде. Сторожка завалена. Кладут снаружи. Одолевает дремота. Но нет сил уснуть. Раненная в грудь сестра задыхается, кричит: "воздуха! воздуха! не могу! не могу!" Ее понесли из комнаты… Стоны, стоны и опять крики сестры…
Голубое утро. Опять все лежат, сидят в ограде. Бой ревет по-прежнему. Четвертый день штурмуют город. Большевики сопротивляются, как нигде. Укрепились, окопались, засыпают снарядами. Наша артиллерия молчит. Почти нет снарядов. Подымаются цепи за цепями. Идут атаки за атаками. Пехоту сменяет кавалерия. Отчаянно дерутся за каждый шаг.
Едут верховые, сообщают новости. Добровольцы заняли часть города, дошли почти до центра. Бой идет на улицах. Мобилизованные казаки - плохо дерутся. У них матросы и тоже пластуны-казаки сопротивляются отчаянно.
Привезли раненую сестру, большевистскую. Положили на крыльце. Красивая девушка с распущенными, подстриженными волосами. Она ранена в таз. Сильно мучается. За ней ухаживают наши сестры. От нее узнали, что в Екатеринодаре женщины и девушки пошли в бой, желая помогать всем раненым. И наши видали, как эта девушка была ранена, перевязывая в окопе и большевиков и добровольцев.
Опять вечером тихая великопостная служба. Опять тихо читает Евангелие старенький священник, а церковь вздрагивает от залпов артиллерии… Все молятся, может быть, как никогда.
31 марта. Пятый день беспрерывного гула, треска, взрывов.
Потери добровольцев стали громадны. Снарядов нет. Обоз раненых удвоился. Под Екатеринодаром легли тысячи. Мобилизованные казаки сражаются плохо, нехотя. А сопротивление большевиков превосходит всякие ожидания. Сделанные ими укрепления - сильны. Их артиллерия засыпает тяжелыми снарядами. Они бьются за каждый шаг, отвечая на атаки контратаками…
Добровольцы охватили город кольцом, оставив большевикам лишь узкий проход. Но теперь, на пятый день боя, кольцо добровольцев охватывается наступающими с разных сторон войсками большевиков, спешащими на выручку Екатеринодара.
Бой с фронта. Бой с тыла.
Каждый час несет громадные потери. Подкреплений ждать неоткуда. Положение добровольцев грозит катастрофой.
Яркое солнце. Веселое утро. Но сегодня все особенно тревожны. Что-то носится неприятное, страшное. Как будто каждый что-то скрывает…
Знакомый текинец понес из церкви аналой… Подходит бледный, взволнованный капитан Ростомов. "Ты ничего не знаешь?" - "Нет. Что?" - "Корнилов убит, - глухо говорит он,- но, ради Бога, никому не говори, просят скрывать…"
Куда-то оборвалось, покатилось сердце, отлила кровь от головы. Нельзя поверить!…
Около церкви, возле маленькой хаты - текинский караул. Входят и выходят немногие фигуры. В хате в простом гробу лежит бледный труп Л. Г. Корнилова. Кругом немного людей…
"Лавр Георгиевич! Лавр Георгиевич!" - грузно упав на колено, рыдает Родзянко. Плачут немногие раненые, часовые-текинцы. Вдали грохочут, гремят раскаты артиллерии, стучат пулеметы…
На улице - адъютант Корнилова подпоручик Долинский - "Виктор Иванович! Скажите… когда же это?… как?… " Он рассказывает: "Вы знаете - штаб был в хате на открытом поле. Уж несколько дней они вели пристрелку, и довольно удачно… Мы говорили генералу. Он не обращал никакого внимания… "Хорошо, после". Последний день кругом все изрыли снарядами… поняли, что здесь штаб, подъезжают ведь конные, с донесениями, толпятся люди. Ну, вот один из таких снарядов и ударил прямо в хату, в комнату, где был генерал. Его отбросило об печь. Переломило ногу, руку. Мы с Хаджиевым вынесли на воздух. Но ничего уж сделать нельзя было. Умер, ни слова не сказал, только стонал…"
"Кто же заменит?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31